– Я пошутила. Но все равно не понимаю. О чем можно было забыть?

– Ну как бы тебе сказать… словно ты знала когда-то тайну какую-то, сокровенную, а потом забыла. Но ощущение… нет, не ощущение, а что-то вроде воспоминания об этой самой тайне все время тебя мучает. И кажется, что ты живешь для того, чтобы вспомнить о том, что забыла. И понять, почему об этом не помнишь. Неужели у тебя никогда не бывает такого?

– Невозможно жить этим постоянно, – пожала плечами Вика. – Ну, задумаешься иногда… А жизнь – она такая интересная. В ней много еще чего есть.

– Я не говорю, что только этим и занимаюсь. Вот переехала в дедовский дом – там так хорошо, тишина кругом, красота. Как-то располагает к мыслям о чем-то не сиюминутном. Я осенью приехала, настроение – хуже некуда, еще с Федором поцапались, в общем, тоска смертная. Ходила, по окрестностям гуляла. Вышла на озеро. Помнишь озеро, мы там купались еще?

– Я за корягу какую-то как зацепилась, так кровищи из меня вытекло немерено. До сих пор шрам остался. А так ничего, мирное себе озеро. И что же ты там увидела?

– Отвлекись на минуточку от шрама своего и представь: октябрь, отчаянно зеленая трава, из последних сил держится, но уже тронута желтизной… Ты никогда не замечала, что этот цвет, такой лимонно-зеленый, он бывает у травы как раз осенью? Грустный очень цвет. И необыкновенно красивый. Особенно под осенним солнцем.

– Ты никак в поэты собираешься? – ехидно заулыбалась Вика.

– Поэзия – это другое совсем, – махнула рукой Лера. – Так вот. Озеро и сосны вокруг. И солнце в них заблудилось, в деревьях этих. И вода как зеркало, в ней сосны отражаются, и облака, и солнце. Смотришь – словно мир какой-то другой.

– Так это просто игра света и тени. Иллюзия нашего восприятия.

– И тебе кажется, все так просто? А почему наши глаза так устроены, чтобы мы могли это видеть? Если это и иллюзия, то зачем-то же дано нам ее заметить. И воспринять как красоту. Вот я когда смотрела на озеро, поняла, что это и есть та самая красота, которая мир спасет. Есть в ней что-то такое… Не знаю… Дух захватывает. И еще поняла, что вот за эту красоту и умереть не страшно. Даже за честь почтешь. Я бы это озеро защищала до последних сил. Понятно, почему финны там линию Маннергейма построили. И почему стояли насмерть за эти места. И почему до сих пор по ним тоскуют. Я бы тоже тосковала.

– Нечего было войну проигрывать. И потом, мы ведь прорвали эту линию, или я чего-то не помню?

– Да, мы сделали невозможное. Знаменитая неприступная линия Маннергейма была уничтожена. А места эти мы себе взяли. В качестве трофея. Но пожила я там и теперь все думаю – зачем? Зачем нам вся эта красота, если мы только и можем, что разрушать?

– Насчет какой-то особенной красоты это ты, Лера, положим, загнула. Была я в Финляндии, она вся из таких мест состоит, как Карельский перешеек. Озером больше, озером меньше – разница невелика. А нам границы надо было отодвигать, так что все правильно и по-честному.

– Ты давно была на Карельском перешейке?

– Еще в студенческие годы.

– А мне пришлось поездить последние полгода. Знаешь, какая там разруха и помойка? Страшно смотреть. Нельзя такую красоту в разрухе содержать. Это противоестественно. Вот взяли мы себе Карельский перешеек, а зачем он нам нужен, не знаем. Полигоны всякие там устраиваем да свалки. «Пикник на обочине» Стругацких помнишь? По которому фильм «Сталкер» снят? Так место, что описано в книге, не вымысел авторов. На Карельском перешейке действительно существует Зона. И там происходят странные вещи. Это реальный участок земли. Причем изначально очень красивый. Вот во что мы превратили красоту. В Зону.

– Так, может, нам назад его отдать? Вот финны обрадуются!

– Я отдала бы. Нельзя нам было к такому прикасаться. Рано еще, по-видимому. Мы не готовы.

– Да ты у нас все готова отдать, а сама-то где жить тогда будешь?

– Я бы там осталась, если бы позволили.

– Ну-ну, думаешь, ты им очень нужна?

– Я бы норку вырыла и жила тихо, как зверушка.

– Ну, Белозерова, ты даешь! Вы, питерские, странный народ. С такими тараканами в голове – не дай бог…

Это был их извечный спор о разнице между москвичами и петербуржцами. Вика, коренная москвичка, долго не могла привыкнуть к жизни в Северной столице. Город казался ей далекой провинцией, люди – слишком уж заторможенными, словно осенние мухи. Ее чересчур деятельная натура не находила понимания у окружающих, и это ее злило. К тому же она была высокомерна и относилась к провинциалам с презрением. Постепенно она разглядела и даже частично приняла своеобразную манеру жизни города на Неве. Но стать до конца «своей» так и не смогла. Да и не хотела.

Вика считала, что Петербург создан не для жизни, а для расслабления. Здесь хорошо отдыхать, потягивая вино и полеживая на диване, как Обломов. Можно и подумать о чем-то вечном в антураже белых ночей, полюбоваться городом, послушать питерскую музыку, городские легенды и мифы, с любовью передаваемые из поколения в поколение. Но постоянно жить здесь нельзя. Всю жизнь невозможно провести в расслабленном состоянии, сидеть, курить и ждать. Надо же когда-то и делами заниматься, и деньги зарабатывать, проекты разные осуществлять, да и повеселиться по-русски, с размахом, – тоже удовольствие. Вике всегда было тесно в Питере, она начинала скучать по столичной жизни и рваться назад в Москву, словно чеховские героини. Но когда уставала, когда ей становилось тошно от всего и всех – ехала именно в Петербург. Он обладал странной способностью залечивать любые раны и прогонять всякие печали, ничего для этого не делая. Достаточно было просто побродить по набережным, посидеть в кофейнях, покататься на теплоходе. Этому в свое время научила ее Лера. И это помогало Вике до сих пор.