Блаженствовать!..

Поначалу портниха казалась ему просто ограниченной старой девой с немного допотопными взглядами, теперь он уже готов был поверить, что она знает о нем нечто такое, чего он сам в себе не подозревал. В своем озлоблении она с явным удовольствием выставляла его в самом черном свете.

— Если бы я могла выбирать, я бы, как и она, предпочла, конечно, обратиться к господину Жаку.

С трудом проглотив слюну, он спросил:

— Он знал об этом?

— О чем?

— О ребенке…

— Весь последний год это он давал деньги на его содержание.

— Где она с ним встречалась?

Он боялся услышать, что этот человек приходил сюда, в его собственный дом.

— Да все там же, на улице Комартен!

— Давно это было?

— Я уже говорила вам, больше года тому назад…

— А потом она больше туда не ходила?

— Куда?

— На улицу Комартен…

— Зачем, спрашивается, ей было туда ходить, раз он взял на себя все заботы? Уж как он настаивал, чтобы она все бросила! Он снял для нее номер в гостинице, каждый месяц платил за него, накупил платьев, белья. Ей и носить-то их почти не приходилось…

Все те же среды после обеда! А ведь он бывал почти рядом с улицей Берри, когда шел с улицы Франциска Первого в предместье Сент-Оноре.

— А кто он такой, этот человек, вы знаете?

— Очень даже приличный господин, человек деловой, у него большая желтая машина, живет где-то в районе Булонского леса.

— Он женат?

— Само собой.

— И у него есть дети?

— Двое. Из-за них он и не мог развестись. Поскольку вина-то его, суд присудил бы детей жене, а с ними он не хотел расставаться.

— Жанна развелась бы со мной?

— Этого она мне не говорила. Не думаю, но если бы развелась, я бы только сказала, что она права.

Теперь он был уже вовсе не так уверен в том, что письмо адресовано ему. Может быть, на конверте значились другое имя и другой адрес, потому те люди из полиции и уверяли его, что никакого письма не было?

Он это узнает. Непременно. Это ему по-прежнему необходимо. Теперь, когда он обо всем узнал, он иначе будет задавать вопросы. Они просто не могли понять, что ему нужно, это естественно, но теперь перед ними будет другой, совсем другой человек.

Сейчас он еще не совсем пришел в себя, но он твердо знает — это пройдет, он научится смотреть жизни в лицо. Он уже не сердился на мадемуазель Кувер, которая продолжала сидеть все в той же позе, скрестив руки на животе.

— Ну так как же насчет мальчика, что вы решаете?

— Он знает, что вы пошли ко мне?

— Нет. Я нарочно отослала его в кино. Вчера тоже, — я ведь и вчера спускалась к вам. Но в последнюю минуту…

— Почему вы не сказали ему, что идете ко мне?

— Потому что он может не захотеть, чтобы я брала деньги у вас.

— Он не любит меня?

— Прежде он просто ревновал…

— Но ведь он не знал, что Жанна его мать.

— Ну и что? Разве это может помешать ребенку испытывать ревность? А с тех пор, как это случилось, он вас ненавидит.

— Он думает, что это я виноват?

— Ну, а кто же?

Ему не хотелось оспаривать ее слова, оправдываться. Все равно он скажет не то, что нужно, и еще больше все это разбередит.

— Скажите мне, какую сумму вносила жена, я ежемесячно буду давать вам столько же…

— Но теперь этого уже недостаточно, он ведь вырос, и потом все так подорожало — одежда, рубашки, а особенно обувь…

— Я буду платить столько, сколько вы скажете.

Видно, она была разочарована столь легкой победой, подобно тому, как были разочарованы родители Жанны там, в мэрии. Теперь она смотрела на него с новым интересом, но не без некоторой доли недоверия.

И все же сочла нужным как-то извиниться на свой лад.

— Все это я рассказала не ради собственного удовольствия… Раз уж мне пришлось обратиться к вам насчет денег, я волей-неволей должна была выложить всю правду.

— Вы правильно поступили.

— Вы осуждаете ее?

— Кого?

— Да ее, конечно. Если осуждаете, то зря. Если бы она не так мучила себя из-за вас…

Он смутно чувствовал, что старуха в чем-то права, и это было самое важное.

— Не может женщина жить словно на поводке…

И вдруг он отчетливо — отчетливее, чем все эти последние недели, — вспомнил Жанну, вспомнил ее в столовой, за швейной машинкой, на кухне, и еще — ожидающей за дверью, не позовет ли он ее…

Разве не жила она все эти восемь лет в их квартире на положении домашнего животного, которое слоняется из угла в угол, прислушиваясь к настроению своего хозяина, подстерегая минуту, когда тому вздумается приласкать ее, сказать доброе слово?..