Не нашли.

До сих пор.

И вот уже лет десять эта самая знакомая разговаривает со всеми неуловимо плачущим голосом, а стоит ей познакомиться с новым человеком, она тут же начинает рассказывать свою печальную историю, снова и снова переживая давние события. И глаза ее наполняются слезами, руки вздрагивают точно так же, как тогда, когда при восходе солнца они с подругой, единственные на пляже, заканчивали просевать песок, пройдя за ночь около ста метров.

Нечто похожее может, наверно, случиться и с Вулыхом. Такие потрясения не проходят бесследно для человеческой психики. И кто знает, возможно, встретится лет через десять Пафнутьев с Вулыхом, и тот опять начнет прикидывать, как ему надо было поступить с миллионом долларов.

– Как умер Петришко? – неожиданно спросил Пафнутьев таким тоном, будто он знает все и ему не хватает только маленьких подробностей, чтобы восстановить всю картину.

– Да ну, умер! – с легким, почти неуловимым пренебрежением произнес Вулых. – Опрокинулся навзничь и ударился головой о тиски. Там в нашей комнате тиски стоят, к столу привинчены. Вот он и пошел затылком на эти тиски.

– Споткнулся? – участливо спросил Пафнутьев.

– Опрокинулся.

– Сам?

– Получилось так, что я помог... Не ссорились, нет, мы же с ним дальние родственники... Брат жены двоюродного брата... Приблизительно так.

– Он знал, что ты деньги нашел?

– Пришлось сказать.

– Поделиться он не предлагал?

– Как не предлагал? – удивленно спросил Вулых. – Настаивал. Очень твердо настаивал.

– Хоть сотню ты ему предложил?

– Двести пятьдесят тысяч.

– А он?

– Только половину требовал. И не меньше.

– Он требовал половину?

– Да.

– И между вами началось выяснение отношений?

– Да не было никакого выяснения. Он схватил сумку, я схватил сумку... Он споткнулся, а я – нет.

– Вы знали, что у Объячева в подвале заложник сидит уже несколько месяцев.

– Конечно, знали.

– И молчали?

– Не наше это дело... Пусть господа сами разбираются.

– Тоже верно. А где же все-таки деньги-то были? – спросил Пафнутьев, уже не как следователь, а тем доверительным тоном, каким могут говорить давние знакомые после второй-третьей бутылки водки.

– А! – Вулых махнул рукой. – Когда клали фундаментные блоки, в одном месте образовалась нестыковочка, щель сантиметров тридцать. Ее потом заложили кирпичом. Но не до конца. Вот туда Объячев и сунул свой миллион, заложил кирпичами, сам и раствором замазал. А я смотрю – в одном месте штукатурка... Не того качества. Решил поправить.

– Поправил?

– Как видите. Я вот все думаю – надо бы мне тогда в электричке с милиционерами поделиться... Ведь не устояли бы против сотни тысяч, а?

– Я бы не устоял, – честно признался Пафнутьев.

– Оплошал я тогда, – с болью простонал Вулых. – И далеко бы уже был, ох далеко.

– Что делать, старик, так получилось. Боюсь, что ничего уже изменить нельзя.

– Я ведь начал поправлять штукатурку, когда Объячев был уже убит. Все произошло в последние дни. Ну хорошо, убрал я кирпичи, увидел, что там лежит... Что делает на моем месте нормальный человек?

– Все восстанавливает, как было, – твердо сказал Пафнутьев.

– Правильно! – одобрил Вулых. – И мне надо было сделать то же самое. Вот раствор, вот кирпичи – заложи, восстанови все, как было. В подвале тепло, новый раствор высохнет к вечеру. Ночью я мог встать и зашпаклевать это место. И никто никогда не узнал бы, где Объячев спрятал деньги. Я мог появиться в этом доме через год, через два – здесь работа всегда будет. И спокойно, не торопясь, сделать все, что требовалось. Какой же я дурак, боже, какой я дурак! Таких, наверное, еще свет не видел!

– Знаешь, старик, с тобой трудно не согласиться, – серьезно сказал Пафнутьев и придвинул Вулыху листки протокола. – Вот тут я, как мог, записал твои показания. Прочти... Если все правильно, подпиши.

Не говоря ни слова, Вулых молча и сосредоточенно, не читая, подписал каждую страницу и в конце добавил: «С моих слов записано верно, возражений не имею».

– Как приговор сам себе подписал, – сказал он, подняв глаза на Пафнутьева.

– Ничего, старик... По-разному может повернуться.

– Да уж повернулось, – сказал Вулых, поднимаясь. – Если бы я взял из этих денег только одну пачку, всего одну пачку, десять тысяч долларов... Какой бы себе дом в Закарпатье отстроил, какой дом... – он привычно уже сложил руки за спину и направился к двери.

Пафнутьев видел, что работа идет, сведения накапливаются, но просвета не было. И, складывая листочки протокола, глядя на пустой уже стул, на котором только что сидел Вулых, он ощутил вдруг уверенность в том, что ничего сверхъестественного в этом нет.