И вдруг что-то произошло в комнате, как-то сразу наступила необычная, замершая тишина. Пафнутьев настороженно поднял голову и, оторвавшись от писем, повернулся к Худолею. Тот медленно вынимал руку из внутреннего кармана пиджака бомжа – на ощупь, по весу поняв, что обнаружил. И поставил на стол перед Пафнутьевым маленький, пузатенький цилиндрик пули.

Некоторое время оба молча смотрели на нее, отметив про себя полосы на боках – следы винтовой нарезки. Значит, пуля была в деле, и были на ней чуть заметные подсохшие пятнышки крови.

Пафнутьев и Худолей одновременно подняли головы и посмотрели друг на друга.

– И как это понимать?

– Это надо понимать, как явный перебор, – ответил Худолей. – Представляешь, что предлагает нам этот глупый, самонадеянный человек, этот тупой ублюдок? Представляешь?

– Ты о ком? – не понял Пафнутьев.

– Я говорю об убийце. Ведь какая вроде бы стройная версия выстроилась, вызрела в его отвратительных мозгах... Дескать, бомж, человек чрезвычайно низких нравственных качеств, прокрался ночью в спальню к Объячеву, застрелил его из пистолета с глушителем, подобрал пулю и смылся в свою берлогу. Пистолет найден, пуля – вот она... А сам он, не выдержав угрызений совести или в ужасе от предстоящей расплаты, взял да и повесился. Все. Следствие закончено, участники могут расходиться по домам. Или собираться за праздничным столом.

– А может, так все и было? – спросил Пафнутьев.

– Я с ним пил! – веско сказал Худолей, горделиво вскинув голову. – И он сам отдал мне пистолет. – Если он убил Объячева, разве держал бы пистолет у себя под подушкой, а пулю – в кармане. Зачем ему пуля?

– На память? – предположил Пафнутьев.

– Ладно, Паша, ладно. Замнем твой глупый вопрос. Я сделаю вид, что не слышал его, и обещаю, что никогда не напомню тебе о нем.

– Что же произошло на самом деле?

– Пулю убийца подобрал с четким расчетом – чтобы бросить на кого-то подозрение. Когда бомж прибежал к нему и сказал, что пистолет у нас, сказал, что просит не беспокоиться: дескать, не выдаст – тот понял, что надо срочно что-то предпринимать! Не мог он допустить, чтобы жизнь его оказалась в немытых руках бомжа. И он его придушивает, вешает. Это уже подробности для другого разговора... И сует пулю в карман. Все, говорит он себе, круг замкнулся, убийца найден, но поскольку он мертв, всем большой привет.

– Значит, это был мужчина, – сказал Пафнутьев.

– Чтобы поднять даже такое тщедушное тело и засунуть голову этого тела в петлю, нужны мужские усилия. Хотя...

– Ну? – нетерпеливо произнес Пафнутьев.

– Жена объячевского телохранителя, мадам Вохмянина... Женщина, как я заметил, достаточно мощная для такой работы.

– Возможно, – согласился Пафнутьев, не углубляясь в тонкие худолеевские наблюдения и предположения. – Возникает еще одно соображение... Человек, который стрелял из пистолета, человек, который, возможно, повесил твоего любезного собутыльника... Этот человек не знает, что стрелял в труп.

– Но то, что вешает живого человека, – знал!

– Я, кажется, начинаю сомневаться даже в этом, – пробормотал Пафнутьев, но продолжить не успел – в его кармане тонко запищал сотовый телефон. Он вскинул удивленно брови, подумал, прикидывая, кто бы это мог быть, и, наконец, вынув коробочку телефона, откинул крышку. – Да! Здравствуйте... Слушаю вас внимательно, – Пафнутьев диковато глянул на Худолея, замершего у стола, нащупал за спиной стул и медленно опустился на него. – Понял. И в этом нет никаких сомнений? Как вы сказали? Спасибо. Чрезвычайно вам благодарен.

Пафнутьев молча захлопнул коробочку телефона, сунул его во внутренний карман пиджака и замер, невидяще глядя в окно.

– У меня такое чувство, Паша, что ты узнал нечто важное?

– Звонил эксперт, анатом. В крови Объячева обнаружена какая-то отрава. Названия он пока не знает, скорее всего, клофелин.

– Ни фига себе! – присвистнул Худолей. – Это что же получается?

– Это значит, что человек, который проткнул спицей объячевское сердце... протыкал уже мертвое сердце. Или почти мертвое. Поэтому после первого неточного укола Объячев даже не вздрогнул, не пошевелился. Похоже, у него не было шансов выжить в эту ночь.

– А наши шансы растут! – почти весело сказал Худолей.

– В каком смысле?

– Появился третий убийца. А если хотя бы у одного из них был сообщник или сообщница, мы можем сделать совершенно кошмарный вывод.

– Ну?

– Большинство в этом доме – убийцы.

– Похоже на то, – мрачно кивнул Пафнутьев. – Ладно, давай хоть что-нибудь полезное сделаем... Надо вынуть, наконец, этого бедолагу из петли, – он кивнул на все еще висящего посреди комнаты бомжа.

* * *

Выйдя из сарая, Пафнутьев и Худолей остановились, освещенные последними лучами заходящего солнца. Неяркое, оно пробивалось сквозь черные ветви голых деревьев, дробилось, вспыхивало и гасло при малейшем повороте головы. Лужи к вечеру подернулись тонким ледком и в нем тоже вспыхивали красноватые солнечные блики. Легкий ветерок со стороны леса уже нес в себе неуловимые весенние запахи, весенние надежды на избавление от затянувшейся холодной зимы. На строительных площадках вспыхивали острые огни электросварки, звучали редкие голоса, кое-где уже включили мощные пятисотваттные лампы – там предполагалась работа до глубокой ночи.

А прямо перед Пафнутьевым и Худолеем темной, зловещей громадой возвышался объячевский дом. Все окна в нем были темными, и только два верхних этажа посверкивали кроваво-красными отблесками.

– Авось, – пробормотал Пафнутьев вполголоса. – Пробьемся.

И направился к главному входу.

– Постой, Паша, – остановил его Худолей. – Тебе все ясно, что произошло здесь прошлой ночью?

– Ни фига не ясно.

– А мне чуть меньше... Крутой магнат, олигарх и титан умирает в собственной постели.