Она что-то поняла там, в этой тишине. Сейчас, при ярком солнце, под морским ветром, это постоянно ускользало, но она знала, что стоит ей опять оказаться в сумраке и тишине церкви, как она сразу снова поймет это. Поймет, чем ее так манит к себе Сементериум. Почему ей так спокойно в их церквях — пусть среди черепов и мертвецов, почему приятно беседовать с их жрецами — пусть глуповатыми или грубоватыми. Какая-то особая простота и естественность заложена в их учении, которой нет ни у нас, ни у ромелийцев, ни тем более на Востоке.

Ох, боги. Я совсем запуталась.

Столько событий произошло за последнюю неделю. Столько всего она узнала и столько сделала. А ведь сколько еще впереди — кто знает? Мы считаем, что Тидд, владыка времен. Ромелийцы спрашивают будущее у Хрона. Озхан сказал бы, что на все воля Небес. А Ярелл бы заявил, что будущего нет, и мы сами его создаем, живя.

Вот оно.

Сементериум вывернул мир наизнанку. Все верования отдают власть над миром сверхсильным богам и демонам, делая человека игрушкой в их руках. А неграмотные могильщики с далекого севера, где солнце, говорят, не заходит летом и не встает зимой, уравняли человека и богов. Их учение дало ему власть над своей судьбой — над тем единственным в мире, что действительно принадлежит человеку и только ему.

Алов улыбнулась. Она — хозяйка своей судьбы. Ей сразу стало легче, и даже бездонные пучины внизу уже не так страшили. Она опять летела навстречу ветру, готовая ко всему. Должно быть, так чувствовала себя Парфения Безжалостная, знаменитая женщина-пират древности, наводившая ужас на все Внутреннее море тысячу лет назад. Но у Парфении было всего три корабля да сотня головорезов. А Алов Птица Гнева вела за собою две тысячи! Трепещите, свободные полисы!

Из-за горизонта как раз показалась вершина вулкана на острове Ликея, куда держала путь армада Птицы Гнева.

Хлестало так, что улицы превратились в бурные реки. Кромешную тьму за окном иногда взрывали вспышки молний, позволявшие различить сквозь пелену дождя разве что крышу таможни. Все остальное было погружено в серую муть.

Ставрос закрыл ставень и вернулся к столу. Единственное, что было хорошо в Южном Волоке, так это то, что здесь всегда тепло. Даже сейчас, когда снаружи разверзся настоящий водяной ад. Все остальное здесь было ужасно. Вот эти обложные дожди, полностью перекрывающие навигацию весной и осенью. Постоянно ошивающиеся тут толпы дикарей с юга или того хуже — из Неджда. Жутко дорогая еда, причем не самая лучшая (за исключением лета, когда с юга везут диковинные фрукты). Такой уж он, самый южный форпост цивилизации.

Ставрос служил старшиной таможни уже восемь лет. До этого он, как и многие жители Мраморных островов, много лет ходил по двум морям, торгуя овощами и хлопком. Но годы взяли свое, и он ослаб зрением настолько, что не видел дальше своих рук. Ликейские глазные стекла немного исправили положение, но море пришлось оставить. Ставрос устроился на таможню, и довольно быстро дослужился до старшины. Помог его купеческий опыт и природная хитрость.

Теперь он был правой рукой гюмрюк-бея Муаддиба ибн-Ассаса, практически вторым человеком во всем Южном Волоке. От него зависело, кто сможет проехать внутрь и выехать наружу, и сколько товаров провезет с собой. Он часто представлял себя неприступной крепостью, защищающей рубежи ханства от бесформенного хаоса, пиратов и контрабандистов, царящих во внешних водах.

Дверь с треском распахнулась, и бесформенный хаос ворвался в комнату. Ставрос чуть не подавился и вскочил, опрокинув стол. Кровожадные дикари с Юга, они все входили и входили, откуда их столько, что им надо?

— Западный ворота открывать! — крикнул кто-то из них.

— Угу, — Ставрос кивнул и выпал в окно.

Мутный поток подхватил его и понес. В переулках, не залитых дождем, он замечал толпы дикарей. Не такие уж они дикари, раз смогли подобраться незамеченными. Зачем им западные ворота? Неужели они хотят прорваться к Западному Волоку?

Нападение! Это война! Они, наконец, напали. Правы были мудрецы, предупреждавшие, что рано или поздно Юг восстанет. Надо отправить весточку в Шемкент, и быстрее! Ух!

Поток сорвался с набережной в гавань. Ставрос очутился между каменной стеной и бортом корабля, сверху на него лилась грязная вода, валились какие-то очистки, уличный мусор. Отплевываясь, он поплыл вдоль стены. Он жив, и это главное. Он сможет спасти страну. Он знает этот порт, через двадцать локтей в стене будет лаз — вот, кстати, и он.

Пробираться подземными ходами во время такого ливня было непросто. Хорошо еще их полностью не залило. Воды было почти по пояс, и течение то и дело сбивало его с ног; мрак был абсолютным, но он шел по памяти.

Лестница совсем проржавела, но еще держалась. Деревянный люк наверху был чем-то завален. Ставрос напрягся и выдавил его, оказавшись в захламленном сарае. Это был дом Эвримена, его любовника.

Сам любовник спал как убитый. Ставрос разбудил его оплеухами и, вытащив из постели, заставил одеваться. Тот перепугался не на шутку, и было отчего: после путешествия по затопленным подземным ходам вид у Ставроса был не самый благостный.