–  Он тихий пьяница и тихий приставала. Как я понимаю, ничего ему от баб и не нужно, только бы потрепаться, поулыбаться, за локоток подержаться…

–  Учится? Работает?

–  И отучился уже, и отработался.

–  Один живет?

–  А на что ему жить-то, будь он один?
– резонно спросила старуха.
– С папой живет, с мамой.

–  Сколько ж ему лет, Якушкину-то?

–  Тридцать пять - тридцать семь… Где-то он в этом возрасте.

–  Чем занимается?

–  Шатается.
– Женщина чуть шевельнула тяжелыми плотными ладонями, как бы разводя их в стороны, как бы показывая, что этим объясняется вся жизнь Лешки Якушкина.
– Но парень неплохой, вы поговорите с ним, он вам эту красавицу так распишет, что вы ее из тысячи узнаете.

–  Она была с сумкой?
– спросил Юферев, вспомнив, что если девица действительно показывала Апыхтиной телеграфный бланк, то ведь где-то должна была его держать.

–  С сумкой?
– переспросили женщины в один голос.

–  Не видела, - пояснила толстуха.
– Патлатая она была.

–  И губы крашеные?
– подсказал Юферев.

–  Патлатая, - твердо повторила женщина и снова уставилась в пространство маленькими своими неподвижными глазками.

Юферев хотел было еще что-то спросить, но воздержался. По каким-то признакам он понял, что разговор исчерпан и дальнейшие его вопросы будут только раздражать женщин.

–  Спасибо, - сказал он, поднимаясь.
– Авось еще встретимся, авось еще удастся поговорить.

–  Что Николаич-то, держится?
– спросила тощая женщина совсем другим тоном - участливым и жалостливым.
– А то я столкнулась с ним у лифта - совсем плохой мужик, совсем плохой.

–  Уже лучше, - сказал Юферев и, махнув рукой, направился к первому подъезду, где, по его прикидкам, должна быть семнадцатая квартира.

–  Не застанете, - раздался сзади какой-то сдвоенный голос, видимо, обе женщины вразнобой произнесли примерно одно и то же.
– Опоздали маленько.

–  Где же он спозаранку?

–  Там, где все приличные люди, - рассмеялись женщины сдвоенным смехом.
– Похмеляется.

–  Где?

–  В конце дома направо и опять направо… Десять минут вдоль улицы, а там забегаловка… «Пища» называется… Вот там он и питается.

–  Как мне его узнать?
– спросил Юферев.

–  Узнаете, - рассмеялись женщины.
– Без труда узнаете. Его нельзя не узнать. Все его узнают. Только папа с мамой не узнают, когда он вечером возвращается.

Забегаловка «Пища» создавалась, судя по всему, не единым духом. Вначале это был просто громадный железный контейнер. В нем прорезали дыру для двери, потом еще одну дыру для витрины, потом маленькую дыру для вентиляции.

Торговля, похоже, шла достаточно бойко - тут же стояли высокие круглые стойки, за которыми можно было подкрепиться. В забегаловке продавались скользкие, будто перемешанные с жидким мылом, сосиски, дешевая водка и пиво. Постепенно здесь сложился круг завсегдатаев. Учитывая, что рядом была автобусная остановка, а автобусы ходили все хуже, ждать их приходилось подолгу, посетители в «Пище» не переводились.

Через год хозяин пристроил к контейнеру нечто крытое, нечто странное - из водопроводных труб и списанных листов пластика. Настлал пол, вставил в промежутках между листами пластика окна, и получилась забегаловка, которую сразу и навсегда полюбили все окрестные алкоголики, наркоманы, токсикоманы и прочая шелупонь, к которой хозяин, мордатый немногословный детина, относился с неизменным уважением и предупредительностью.

Это ценили, сдачу не пересчитывали, проявляя тем самым уважение и доверие к мордатому. Вел он себя сурово, строго, но справедливо - милицию не вызывал, все конфликты в своем заведении решал самолично, без жестокости и брезгливости.

Приближаясь к «Пище», Юферев как-то неожиданно ощутил неловкость, что-то было не так, что-то мешало сосредоточиться. Он замедлил шаг, остановился, постоял в растерянности, пошел дальше. Но раздражающая неловкость не покидала его.

Он оглянулся.

Все было спокойно - женщина с сумкой пересекала дорогу, стайка местных хулиганов, надсадно хохоча, куражилась на траве у дома, какой-то мужичонка в неразличимо серой одежде шел по своим делам и, не задерживаясь, прошагал мимо Юферева. Проносились по дороге машины, со двора слышались женские голоса.

Успокоившись, Юферев двинулся дальше, но оставалось в нем, все-таки оставалось чувство настороженности - что-то вокруг происходило не так, что-то его задевало.

Войдя в тесноватое, темноватое помещение, Юферев сразу же увидел человека, который был ему нужен, - в забегаловке он был один. Якушкин стоял у высокого столика изысканно и красиво. Одна нога у него была заведена за другую, со светской небрежностью он поставил на столик локоток, а зажатая в пальцах сигарета дымилась. Чувствовалось, что Якушкин видит себя со стороны, замечая и отведенную в сторону руку с сигаретой, и поднимающийся к потолку дымок, и всю позу свою, почти аристократическую, тоже видит и ценит. На столике перед ним стояла початая бутылка пива.

–  Красиво живем?
– спросил Юферев, подходя.

–  Стараемся.

–  Удается?

–  Как видишь. Хочешь присоединиться?

–  У меня такое чувство, что ты - Леша Якушкин.

–  Чувства тебя не обманули. Чувства вообще никого не обманывают. Обманывает разум, расчет, надежда на выгоду и корысть. А чистые помыслы неуязвимы для злобы людской и зависти. Согласен?

–  Вполне.

–  Ничего я выразился, а? Красиво, сам вижу.

–  Мне тоже нравится.

–  Мужики, вам ничего не нужно?
– раздался из окошечка веселый женский голос.
– Может, чего подбросить?