— Не понял?

— А что ты хочешь услышать? Операция прошла успешно, Дом ты захватил… Не потерял ни одного человека… Сам жив и здоров… Все тебя боятся, перед тобой на цырлах ходят… Чего тебе еще?

— Это что же получается… Если боятся, значит, мне больше ничего и не надо? — угрожающе спросил Пыёлдин.

— А чего тебе еще? — произнес Цернциц и поморгал глазками, показывая полнейшую свою наивность.

— Ладно, Ванька… Понял. Что посоветуешь?

— Ну, — протянул Цернциц, — если ты нуждаешься в совете… Если даже меня решил спросить…

— Нуждаюсь! — перебил его Пыёлдин.

— Я бы на твоем месте… Для начала… Изъял у них, — Цернциц кивнул в сторону толпы, — оружие и драгоценности.

— Да? — задумался на секунду Пыёлдин. — А ты, Ванька, похоже, не дурак.

— Стараюсь, — потупился Цернциц.

— Как это проделать?

— Каша, ты все это знаешь и без меня… Впускай в общий зал по одному и обыскивай. Да их и обыскивать не придется, со страху сами все отдадут. Коробку поставь у входа, и пусть освобождаются от лишнего… Некоторым это не помешает.

— Да? — опять задумался Пыёлдин.

— Ты же для этого и пришел сюда, разве нет?

— Ну, хорошо… С тебя, Ванька, и начнем. Оружие, наркотики, драгоценности, деньги? — Пыёлдин протянул руку.

— Ничего нет, — покачал тот головой. — Никогда не держу при себе ни денег, ни оружия.

— Так… Где же ты хранишь свои миллионы? Где прячешь бриллианты и золотые слитки?

— В сейфе, — просто ответил Цернциц.

— А где сейф?

— Там, — Цернциц неопределенно махнул рукой куда-то за спину, давая понять, что сейф — это вовсе не ящик с деньгами.

— Там надежно?

— Вполне.

— Это хорошо… — Пыёлдин снова протянул руку. — Ключи.

— Отстал ты, Каша… С тех пор как мы с тобой брали сейфы в сельских сберкассах… многое изменилось.

— Что же изменилось?

— Ключей-то нет.

— С собой не носишь?

— Их вообще нет. Каша, там все не так, как ты думаешь.

— А как я думаю?! — взвился Пыёлдин, решив, что Цернциц морочит ему голову.

— Сейф отзывается на мой голос. Я попрошу его открыться, он откроется. Не попрошу — не откроется.

— И больше ни на чей голос… — Пыёлдин не закончил и вопросительно уставился на Цернцица — не пытается ли старый подельник надуть его.

— Больше ни на чей.

— Ни на чей?! — ужаснулся Пыёлдин.

— Поэтому, Каша, не надо меня расстреливать. И выбрасывать в окно не надо. И постарайся не огорчать.

— Жалеть тебя надо? Любить? Гладить по головке?

— Да, Каша, да, — печально проговорил Цернциц, удрученный тем, что ему приходится объяснять такие простые вещи.

— А если нет… То что будет? — ехидно усмехнулся Пыёлдин.

— Сейф не откроется.

— Это как?

— Если у меня будет печальный голос, дрожащий голос или просто огорченный… Сейф не откроется. Он распахнет свое нутро, только когда будет уверен, что я в прекрасном настроении, что я здоров и счастлив. Что никто не угрожает мне, никто меня ни к чему не принуждает.

— Ни фига себе! — восхитился Пыёлдин. — Ну, ты даешь, Иван! С тобой не забалуешь!

— Так было всегда, Каша.

— Да? Ну, хорошо… Пошли к народу. Народ заждался.

— Они хотят определенности.

— Получат.

— Мне кажется, ты и сам не знаешь, чего хочешь, Каша.

— Да? — обернулся на ходу Пыёлдин. — Разберемся. — Он вышел из темноты коридора на освещенное пространство и остановился перед толпой подавленных, настороженных людей.

Зрелище было удручающее. Некоторые, устав, сидели на полу, другие расположились на ступеньках лестницы, на подоконниках, многие даже лежали, воспользовавшись тем, что весь пол бы покрыт высоким ковром. На некоторых выпитое подействовало прямо-таки благотворно — едва приняв горизонтальное положение, они попросту уснули. Но насладиться Пыёлдин им не позволил.

— Минуточку внимания! — крикнул он сорванным голосом. — Минуточку внимания! — повторил он и звонко хлопнул в ладоши, точь-в-точь, как это делал, промышляя массовиком-затейником в днепропетровском парке имени Чкалова. Легкий говор, начавшийся в толпе при его появлении, мгновенно смолк. — Что?! — резко обернулся Пыёлдин на чье-то неосторожное движение. — Есть вопросы?

— Вопросов нет, — поспешно ответил толстый мужик, который, кряхтя и ворочаясь, пытался подняться, чувствуя, что его лежачее положение раздражает Пыёлдина.