— Это что же получается, — протянул тот, — влипли? — И он опять понуро уставился в то место, где его ягодицы соприкасались с асфальтом.

— Да! — радостно закричал Пыёлдин. — Да! Мы, Козел, влипли так, как никогда еще никто не влипал!

— А чего лыбишься? — поднял Козел голову. — Бабу помацал и рад?

Тут уж никакие силы не смогли удержать Пыёлдина — полуприсев, подволакивая ноги и двигая руками взад-вперед, он описал круг, второй, третий возле своих бандюг, причем голову все время поворачивал так, чтобы все видели его широкую улыбку, радостный взгляд и какое-то петушиное озорство.

— Есть выход! Есть просто потрясающий выход! — резко остановился Пыёлдин перед Козлом. — Анжелика! Есть у нас выход?

— Выход всегда есть, — красавица улыбнулась широко и влюбленно. — Так же как и вход.

— О, Анжелика! Как я тебя люблю, если бы ты только знала, как я тебя люблю! — Пыёлдин закрыл глаза, сжал ладони в один сдвоенный кулак и тихонько, протяжно завыл.

— Каша, ты не забыл про нас? — спросил вертолетчик Витя. — Ты воешь, потому что влюбился? Но нам хочется завыть совсем по другой причине.

— Ха! — выкрикнул Пыёлдин, одним этим возгласом снимая все упреки. — Ха! Мой лучший друг, подельник, сокамерник и собутыльник, присутствующий здесь Ванька Цернциц только что заверил меня, что выход есть, и он лично готов посодействовать.

— Какой, Каша? — с безнадежностью в голосе спросил Хмырь.

— Амнистия.

— По случаю приближающегося конца света?

— Тьфу на тебя, Хмырюга вонючий! — в сердцах сплюнул Пыёлдин. — Я вас до сих пор хоть раз подвел? Спрашиваю — подвел, пидор ты позорный?!

— Мы слушаем тебя, Каша, — негромко проговорил Козел.

— Повторяю — амнистия. Только при полной и безоговорочной капитуляции… нет, при полной и безоговорочной амнистии, подписанной президентом, утвержденной Думой, опубликованной в газетах, одобренной международным сообществом, мы соглашаемся отпустить заложников целыми и невредимыми. Амнистия должна быть объявлена всем и навсегда. Чтобы мы вышли отсюда через парадные двери, с высоко поднятыми головами, с туго набитыми карманами и с улыбкой на устах. Иначе перестреляем всех до одного. Постепенно. Каждое утро плотно набитый лифт будем отправлять на первый этаж.

— Красиво, — проговорил Козел все с той же унылостью в голосе. — Мне нравится. Только вот президент…

— Он слабак! — перебил Козла Пыёлдин. — Он такой слабак, что только плюнь в его сторону, и он завалится.

— А если будет трезвый? — спросил Хмырь.

— Что? — спросил Пыёлдин и, не выдержав, расхохотался. — Президент трезвый? Ты что, совсем умом тронулся? Идут выборы, понял?! Выборы близятся, мать их за ногу! Президент пойдет на все, чтобы сохранить жизни всей этой шелупони, которая томится в зале на бархатных креслах! Он не только нам подпишет амнистию, он готов выпустить на волю всех зэков до одного, чтобы только остаться еще на один срок.

— А для меня каждый срок — горе горькое, — простонал Козел. — Я очень переживаю…

— А для него каждый срок — счастье и наслаждение! Чтобы показаться гуманным, чтобы набрать побольше голосов, он выпустит всех зэков. До единого!

— Всех, может, и не надо, — с сомнением проговорил Козел, — а вот если нас, двенадцать человек… Неплохо бы, а? — не то спросил он, не то восхитился бесконечной изобретательностью Пыёлдина.

— Если президент освободит все сто миллионов зэков, — продолжал Пыёлдин развивать свою мысль, — а у каждого жена, дети, мать-старуха, отец-ветеран… То они проголосуют за него. Дошло?

— Нет столько зэков на белом свете, — с сомнением проговорил Витя. — Не наберется.

— А наш президент наберет! Если учесть всех прошлых зэков, всех будущих, всех ныне отбывающих наказание… Их будет больше ста миллионов!

— В стране народу столько нету, — продолжал канючить Козел.

— Людей нету, а голоса будут! — отрезал Пыёлдин. — Ты просто не знаешь президента!

— Ох-хо-хо! — вздохнул Козел. — И чего они все так в президенты рвутся? Не понимаю…

— Ванька! — воскликнул Пыёлдин, обращаясь к Цернцицу. — Ответь человеку!

Цернциц склонил в раздумчивости голову к одному плечу, потом к другому, вскинул брови, развел руки в стороны, произвел еще какие-то телодвижения, передающие растерянность перед неожиданным вопросом, по старой привычке почесал одну ногу другой и наконец поднял печальные глаза.

— Причин много, Козел… Много причин, — повторил Цернциц. — Когда у человека нет своего дела, не дал ему бог никаких талантов… И руки не оттуда растут, и голова пустая, и в душе ничего приличного… Опять же, не любит его никто до умопомрачения, и он сам не способен влюбиться худо-бедно… Такой может удариться во что угодно… Одни воруют, другие бомжуют, некоторые президентами становятся… Вон сколько государств возникло… И каждому президента подавай!