Цернциц ответил долгим прощальным взглядом и, не сказав ни слова, отправился вызывать журналистов. От волнения он шел так, как когда-то в юности, — выбрасывая носочки туфель в стороны, часто переставляя ноги и играя ягодицами.

Когда он скрылся, Пыёлдин и Анжелика посмотрели друг на друга новыми глазами. Слова Цернцица об истерике Пыёлдина, о тупике, в котором он оказался, об Анжелике, которой снова предстоит забираться под стол, насторожили обоих, заставили на все происходящее взглянуть тревожно и опасливо.

— Ну что, Анжелика… Выживем?

— А так ли это важно, Каша? Живем, и ладно. Живем здесь и сейчас. А все остальное… Существует ли оно, Каша?

Растроганный Пыёлдин в благодарность за хорошие слова положил непутевую свою голову на плечо Анжелики и замер на какое-то время, боясь пошевелиться и разрушить святой момент. Это с ним в последнее время происходило все чаще: едва прикоснувшись к Анжелике, он сразу замирал с единственным желанием — пусть эти мгновения длятся дольше, как можно дольше.

— Все, Каша, — сказала Анжелика, отстраняясь. — Пора идти в ванную.

— Бриться?

— Не надо. Недельная щетина в моде. Я только подровняю твою юную бороду.

— Боже! Неужели во мне есть что-то юное?

— Гораздо больше, чем ты думаешь! — рассмеялась Анжелика. — Я пошла за одеждой.

— А где ты ее возьмешь?

— Раздену кого-нибудь… Не переживай, будешь в полном порядке. Постригу, припудрю, наложу румянец… Террорист твоего уровня должен выглядеть достойно. Тогда сможешь диктовать миру свои условия. И миру ничего не останется, как эти условия принять.

— Я им продиктую! — Пыёлдин в радостном возбуждении потряс над головой автоматом.

— Забыл наш общий друг Ванька народную мудрость, оторвался от жизни, пренебрег старыми истинами…

— Какую мудрость он забыл?

— Не загоняй крысу в угол, — ответила Анжелика.

— Я в углу?

— Он так сказал.

— Я крыса? — с обидой спросил Пыёлдин — он ожидал от Анжелики только нежных, ласкающих слух слов, только трепетных касаний, только божественных улыбок. Когда же она произносила нечто жесткое, Пыёлдин настораживался и огорчался.

— Не знаю, крыса ли ты, — ответила Анжелика. — Я, например, Крыса. По гороскопу.

— Вообще-то я родился в сентябре…

— Тогда ты Дева! — рассмеялась красавица. — Ладно… Дуй в ванную. Дева должна выглядеть… как дева.

— Надо же, — смятенно пробормотал Пыёлдин. — Дева… А может, к лучшему… Ладно, авось!

Подзадержался в ванной Пыёлдин, не нашел в себе сил быстро выйти из-под свежих струй, не смог сразу покинуть благоухающее помещение, наполненное махровыми полотенцами, халатами, кремами и лосьонами. А когда вышел, запахнувшись в алый халат, то увидел в кресле роскошный черный костюм, поверх него была брошена белоснежная сорочка, и на ней лежала лиловая бабочка.

— Это мне? — опешил он.

— Примерь! — ответила Анжелика.

— Ни за что в жизни! Никогда! Ни за какие деньги! — завопил Пыёлдин, с ужасом представив себя в этом наряде.

— Ты слышал, что сказал Ванька? Пустые слова. И он прав. Не надо произносить их вслух. Садись! — Анжелика повелительно указала на стул у зеркала. — Подровняю бороду и уберу клочки шерсти из-за ушей.

Оглянувшись в беспомощности перед напором Анжелики, Пыёлдин увидел вдавленный в кресло маленький черный автомат с длинным рожком, наполненным, по всей видимости, множеством патронов.

— Откуда это? — спросил он.

— Когда ты будешь в черном костюме… Он тебе больше пойдет. В нем есть некоторая изысканность и… И убедительность.

— Ты думаешь? — засомневался Пыёлдин.

— Тут и думать нечего. Не сомневайся, это хороший автомат, а в кабинетных условиях, в этом Доме, он вообще неплох.

— Где взяла?

— Тебе еще нужен? Принесу.

— И много там… Где ты их берешь?

— Можно вооружить всю тысячу заложников.

— Почему же они не вооружаются?

— Боятся.

— Ни фига себе! Ну, ладно… Ты говоришь… Он настоящий?

— Он очень хорошо стреляет. Десять выстрелов в секунду.

— А прицельная дальность?

— Зачем тебе прицельная дальность в Доме? Здесь нет расстояний больше пятидесяти метров. — Голос Анжелики был спокоен, и об огневой мощи автомата она говорила так, будто с подругой обсуждала достоинства губной помады.

— Тоже верно, — согласился Пыёлдин, взвешивая на руке довольно тяжелый автомат, постепенно привыкая к нему.