— И вы намерены их вооружить?

— Конечно.

— И вы не опасаетесь, что оружие может быть повернуто против вас?

— Это надежные люди, до конца преданные нам и всегда готовые вступить в бой.

— Как же вам удалось так быстро из заложников сделать террористов?

— А мы ничего с ними и не делали, — усмехнулся Пыёлдин. — В этом не было надобности.

— Как вас понимать? — продолжал допытываться настырный посланник Билла-Шмилла.

— Сядь, Каша, я ему отвечу, — поднялся Цернциц. — Не было никакой надобности что-либо предпринимать по отношению к заложникам, чтобы сделать из них террористов. Достаточно было того, что они пожили здесь несколько суток. И их жизненные убеждения изменились.

— С вашего позволения, я вам не верю.

— Могу поспорить на любую сумму, — усмехнулся Цернциц. — Если вы останетесь здесь на три дня, то на четвертый потребуете автомат, чтобы стать у окна и стрелять по штурмующим, когда таковые появятся.

— Ни за что!

— Спорим? — Цернциц протянул руку в зал. — Ваше состояние, наверно, не меньше миллиона. За три дня вы его удвоите, если, конечно, выиграете спор.

— Вы мне это гарантируете?

— Я обещаю вам одно… Если через три дня вы не присоединитесь к террористам, выплачу миллион.

— Я должен подумать.

— Думайте… Люди думают, что-нибудь придумают, а вы начнете думать, из раздумий не выходите.

— Вы хотите меня обидеть?

— На фига ты кому нужен со своими обидами! — не выдержал Пыёлдин. — Шутка это была. Шутка.

— Вы хотите сказать…

— Заткнись. Вопросы у кого-нибудь есть?

— Не могли бы вы показать хотя бы одного заложника, который стал террористом?

— Анжелика, встань. Он хочет на тебя посмотреть.

Анжелика поднялась, горделивым движением откинула назад прекрасные свои волосы с золотистым оттенком и спокойно посмотрела в глаза сотне объективов. Потрясенная журналистская братия подавленно молчала, пауза затягивалась, и только бездушная техника продолжала свое дело, наматывая на валики сотни метров пленки с изображением Анжелики. Когда она улыбнулась, то корреспонденты, которые к этому моменту успели сбросить колдовское очарование красавицы, снова впали в оцепенение. Со спокойствием и величавостью красоток Боттичелли, Анжелика сняла с Пыёлдина автомат и повесила его себе на грудь.

— Он стреляет сам по себе, — сказала она с извиняющейся улыбкой. — Когда возникает опасность для его хозяина… В чем бы эта опасность ни заключалась… Угроза жизни, угроза здоровью, угроза самолюбию… Да-да, он стреляет даже в ответ на грубое слово… Так что вы уж, пожалуйста, имейте в виду.

— Что нам надо иметь в виду? — спросил бородатый и какой-то весь радостно взвинченный корреспондент.

— Вам надо вести себя осторожно, — сказала Анжелика и одарила всех улыбкой первой красавицы планеты, чем снова повергла толпу корреспондентов в полуобморочное состояние.

— Мировое общественное мнение возмущено, — начал было долговязый представитель Билла-Шмилла, но закончить свой вопрос он не успел.

— Чем? — спросил Цернциц.

Этим невинным вопросом-уточнением, заданным тихим голосом, он как бы присоединился к террористам, высказал солидарность с Пыёлдиным и его кровавой бандой. И, бросив простенькое свое словечко, Цернциц опять скосил печальный взор в сторону Анжелики. Правда, между ними сидел Пыёлдин, но Цернцицу хватило того, что он увидел, как из-за груди его подельника выступают острые, напряженные, вызывающе открытые груди красавицы. Закрыв глаза, он обессиленно откинулся на спинку стула.

— Могу сказать, — заговорил долговязый детина. Говорил он почти на чистом русском языке, из чего можно было заключить, что в стране он давно, разрушительную работу проделал большую и успешную, что останавливаться на достигнутом не собирается. — Нарушены права человека! Вы держите в ужасающих условиях тысячу человек, подвергая их ежеминутной опасности! Внизу, на первом этаже, я видел гору трупов…

— Права трупов тоже нарушены? — спросил Пыёлдин, широко улыбаясь.

— Я признаю, что вы очень остроумны, но мне все-таки хотелось бы получить внятный ответ.

— Отвечу, — сказала Анжелика и успокаивающе положила узкую ладошку на плечо Пыёлдина, причем положила так, что одновременно коснулась его щеки, мочки уха, похоже, она умудрилась коснуться даже пыёлдинской души.

— Мне бы хотелось, чтобы на этот вопрос ответил господин Каша, — продолжал настаивать долговязый.

— Отвечать будет Анжелика, — сказал Цернциц. — Так решил господин Каша.

— Кто же в таком случае захватил в заложники известного банкира, клиента наших крупнейших банков, — господин Каша или госпожа Анжелика?

— Анжелика, — негромко ответил Цернциц почти про себя, но сверхчувствительная записывающая аппаратура уловила этот его вздох. — Анжелика, — повторил Цернциц тверже и, подняв глаза, посмотрел в стеклянные зрачки объективов. — А что касается того, кто чей клиент… Именно ваши банки являются моими клиентами. Они мои должники. Они пляшут и поют. А я заказываю музыку. С вашего позволения, господин хороший. — В голосе Цернцица прозвучала стальная непреклонность.

— Молоток, Ванька! — воскликнул Пыёлдин, не в силах сдержать восторга. От нахлынувших чувств он вскочил, танцующей своей походкой обошел вокруг стола и снова сел. Гул восхищения прокатился по рядам операторов, снимающих эту сцену, они начисто забыли и заокеанского корреспондента, и его вопрос.