— Ми Цзицзэн совершенно прав, — вставил Цзян Бяо. — Уникальный экземпляр «Собрания перлов господина Доу» также хранился у Цюй Тециня, но затем был утерян и сейчас находится у господина Чжао из округа Чаншу.

— Ваши знания просто поразительны! — воскликнул Юань Сюй. — Но особенно я был восхищен эрудицией брата Цзян Бяо в исследовании «Комментариев Гунъяна», когда несколько дней назад прочел его труд в сборнике экзаменационных сочинений. Не согласились бы вы руководить мною?

— О какой эрудиции может идти речь! — скромно промолвил Цзян Бяо. — Мне лишь кажется, что летопись «Весны и осени» была грандиозным обобщением всего жизненного и государственного опыта Конфуция. Сначала в основе его взглядов лежала идея поддержки княжества Чжоу. Поэтому он и говорил: «Как законченны и совершенны установления династии Чжоу! Я следую за ней». После же того, как он из княжества Вэй возвратился в Лу [179] , его взгляды существенно изменились. Он понял, что династия Чжоу установлена князем и кучкой его вассалов для собственной защиты и угнетения народа. Поэтому он начал проповедовать идею «народ превыше всего», сам пожелал вырабатывать этикет и музыку, в связи с чем заявил: «Когда я еду в Ся, я пользуюсь колесницей из Инь и надеваю шапку из Чжоу». Здесь ясно видно стремление Конфуция изменить существовавшие законы. В его летописи «Весны и осени» между строк легко можно прочесть мысль о том, что каждый человек имеет право вмешиваться в государственные дела и не должен позволять кучке аристократов безнаказанно чинить произвол. Конфуций сам первый подал пример этого. Прежде право награждать достойных и наказывать виновных принадлежало народу, но затем люди привыкли к тому, что оно стало прерогативой Сына Неба. Вот Конфуций и написал «Весны и осени» для того, чтобы поставить все на свои места. «Хроника «Весны и осени» трактует о делах государя», — говорит Мэн-цзы [180] . Но это слишком вульгарный взгляд. По-моему, точнее было бы сказать, что «Весны и осени» трактуют о правах, дарованных небом каждому гражданину. Только так можно передать основную мысль летописи! Написав эту книгу, Конфуций передал ее своему ученику Гунъяну, и когда его идеи распространились, власть Сына Неба и удельных князей ослабла, а сила простого народа возросла. Правители, естественно, были этим недовольны и принялись всячески осуждать Конфуция. «Понимают его, но считают преступником», — сказал об этом Мэн-цзы. В результате учение Конфуция осталось пустым разговором на бумаге. Однако нынешний расцвет народовластия в Европе и связанное с этим быстрое укрепление государств показывают, что мысль мудреца была правильной. Как жаль, что в самом Китае не нашлось людей, которые сумели бы провести в жизнь идеи Конфуция, изложенные в «Комментариях Гунъяна»!

Юань Сюй разинул рот от изумления:

— Какая удивительная теория!

— Не слушай его разглагольствований, брат Сюй, — смеясь, сказал Ми Цзицзэн. — Он уже много лет занимается «Комментариями Гунъяна», а что за это время совершил? Всего лишь получил степень цзюйжэня, как и я. Хотя он и склоняет на разные лады «общественных и частных баранов» [181] , но преследует те же цели, что и авторы работ, одобренных императорами. Крупнейший исследователь «Комментариев Гунъяна» Дун Чжуншу [182] занимался столь усердно, что в течение трех лет не выходил даже в сад. Какова же была его мечта? Написать о трех стадиях воздействия неба на человека да добиться первенства в спорах при дворе!

Лу Жэньсян, неприятно ошеломленный речью Цзян Бяо, при словах Ми Цзицзэна снова оживился:

— Вы говорите весьма справедливо, друг Цзицзэн, — воскликнул он. — Мне кажется, что на сегодняшней церемонии жертвы должны приносить только господа Цзян и Ми. Этим они докажут, что не забыли заветов нашего великого учителя!

Гун Пин нахмурился и ничего не сказал.

— Лу Жэньсян, если ты не понимаешь смысла учения Гунъяна, лучше помолчи! — оборвал его Пань Цзунъинь. — Высказывание Цзян Бяо принадлежит не ему одному. Недавно ко мне приходил ученый Мяо Пин, так он говорил то же самое. «До возвращения в княжество Лу главная идея Конфуция заключалась в поддержке династии Чжоу, — утверждает он. — Это его старое учение. А после возвращения в Лу Конфуций начинает признавать самостоятельность отдельных княжеств. Это его новое учение. Первые ученики Конфуция восприняли старое учение, а последующие — новое. Поэтому-то в «Шестикнижии» [183] мысли о государственных установлениях, ритуалах и музыке так часто не совпадают друг с другом, а иногда и вовсе вступают в противоречие. Позднейшие конфуцианцы истощили сердце и разум, пытаясь ликвидировать эти противоречия с помощью разных натяжек, лишь потому, что они не понимали отличия старого учения от нового. Подумайте сами: старое учение проповедует беспрекословное почитание монарха, а новое учение ратует за реформу правления. Первое, как говорится, тянет на восток, второе — на запад: разве их можно соединить воедино?» Вот видите, Мяо Пин, не сговариваясь с Цзян Бяо, выдвигает почти аналогичное ему суждение. Когда двое мудрецов высказывают сходные мысли, начинаешь думать, что в них есть доля истины!

— Говорят, сочинение Мяо Пина уже издано, — промолвил министр Гун Пин. — Я слышал также, что некий Тан Юхой [184] заимствовал некоторые мысли Мяо Пина, исказил их и утверждает, будто все «Шестикнижие» — подделка Лю Синя! [185] Теория по меньшей мере странная. Что же касается рассуждений Цзян Бяо о Гунъяне, то они абсолютно справедливы, и тот, кто удивляется им, лишь доказывает, как мало он знает!

Чувствуя, что присутствующие один за другим подкалывают его, Лу Жэньсян пришел в скверное настроение. Внезапно послышался звук шагов, и несколько слуг воскликнуло:

— Его превосходительство господин Ли!

В дверях показался Ли Дяньвэнь, одетый в поношенный халат. Разглаживая бороду, старый ученый степенно приблизился.

— Простите за опоздание! — произнес он и, заметив Цзян Бяо с Ми Цзицзэном, рассмеялся: — Оказывается, вы тоже здесь! Какая удача, что я пришел!

— А если бы ваших драгоценных учеников здесь не было, вы бы пожалели о своем приходе? — шутливо молвил Пань Цзунъинь.

— Не напоминайте мне об учениках, — ответил Ли Дяньвэнь. — Больше я с ними не связываюсь. Чем лучше ученик, тем труднее учителю.

Министры удивленно переглянулись.

— Что это значит?

— Давайте сначала сядем, — предложил Ли Дяньвэнь.

Все уселись.

— Ну вот, слушайте, — начал Ли Дяньвэнь. — Вчера для комментирования «Сокровенного сказания» мне понадобилось посмотреть примечания Сюй Синбо к «Описанию западных стран». Дома у меня этой книги нет, и я отправился за ней к Ли Чжиминю.

— Ведь Ли Чжиминь ваш старый ученик? — перебил его Чэн Юй.

— Знакомый с его эрудицией, я не решаюсь считать его своим учеником, — ответил Ли Дяньвэнь. — Он сам изволит при каждой встрече именовать меня учителем. Вчера он, по обыкновению, сделал то же самое. Но как вы думаете, что он сказал сразу вслед за этим почтительным обращением?

— В самом деле, что? — повторил заинтригованный Гун Пин.

— Он спросил: «Господин учитель, не утратили ли вы интерес к интимным отношениям с супругой?» Я оторопел, строго гляжу на него, но рассердиться как-то неудобно. И выдавливаю из себя всякую чушь насчет врачей, аптек и прочего. А сегодня встречаю приятеля, который рассказал мне, что когда Ли Чжиминя спросили, почему он заговорил со мной об интимных отношениях, он ответил: «Из всех наук Ли Дяньвэнь лучше всего овладел искусством поддерживать интимные отношения с женой. О чем же с ним говорить, как не об этом?» Нет, вы вообразите, что за речь! Я чуть не задохнулся от ярости. Ну, как по-вашему, можно иметь дело с такими учениками?