Такъ она и не узнала, подъ какимъ небомъ жилъ ея сынъ. Она не знала, что отецъ дйствительно принялъ его и его молодую жену съ распростертыми объятіями и окружилъ ихъ по истин княжескимъ блескомъ и богатствомъ, да и слава Богу, что не знала, a то умерла бы отъ досады, неудовлетворенной жажды мести и… материнской скорби. Она не знала и того, что американская гражданская война совсмъ опустошила богатую Южную Каролину, что плантаторская аристократія юга, подъ знаменами которой стоялъ и маіоръ Люціанъ, сражаясь на собственной земл, отступала шагъ за шагомъ и, наконецъ, была окончательно поражена.

Можетъ быть, извстіе о смерти человка, имя котораго она носила, смягчило бы душевное ожесточеніе и озлобленіе этой женщины, потому что со смертью человка оканчиваются вс земные разсчеты, и нердко враги, преслдовавшіе его при жизни, измняютъ о немъ мнніе. При слов „умеръ“ потухаетъ всякая вражда, какъ свтильникъ, опущенный въ воду. Но она не слыхала, что маіоръ Люціанъ, здоровье и силы котораго уже давно пошатнулись, умеръ во время войны. Она мысленно съ наслажденіемъ повторяла ежедневно изреченіе: „благословеніе отца строитъ дома дтямъ, но проклятіе матери разрушаетъ ихъ“ въ своемъ упорномъ ослпленіи полагая, что вс библейскія изреченія исполняются. А въ это время ея несчастный сынъ, тяжело раненый при защит своего очага, лежалъ на смертномъ одр, ожидая преждевременной смерти.

По безмолвному соглашенію между совтникомъ и его сестрой никогда не произносилось имя Феликса: для обитателей монастырскаго помстья онъ пропалъ безъ всти, какъ и его отецъ…

Напротивъ того, въ домъ Шиллинга особенно часто приходили извстія изъ Америки, восторженныя описанія, дышавшія счастіемъ, которое однако съ 1861 года омрачается дурными предчувствіями. Потомъ они совсмъ прекратились: и только въ 1865 году, когда посл окончательнаго покоренія Юга окончилась совсмъ гражданская война въ Америк, Феликсъ съ одра болзни написалъ своему другу Шиллингу о смерти своего отца и объ опустошеніи и разореніи своихъ владній… Въ этомъ письм было вложено и то письмо, которое отвергла маіорша… Съ тхъ поръ переписка опять оживилась, потому что баронъ Шиллингъ все время оставался вренъ своему далекому другу.

Его собственная жизнь, за исключеніемъ смерти отца, не потерпла никакихъ потрясеній. Его слава, какъ художника, постоянно возрастая, перешла далеко за предлы Германіи, и его могучій талантъ къ величайшей радости стараго барона, смшанной съ огорченіемъ, сдлался источникомъ, изъ котораго неожиданно полилось золото, возстановившее пошатнувшееся состояніе Шилллиговъ и сдлавшее безполезной „недостойную безчеловчную жертву бднаго Исаака“ какъ съ горькимъ сарказмомъ выразился незадолго до смерти старый отецъ, жестоко обвиняя себя.

Баронъ Шиллингъ жилъ почти исключительно своимъ искусствомъ. Онъ выстроилъ въ саду и отдлалъ великолпную мастерскую, которую однако часто покидалъ, много путешествуя и живя то въ Италіи, то во Франціи, преимущественно же въ Скандинавіи, потому что она наиболе соотвтствовала его идеямъ, которыя онъ олицетворялъ въ своихъ картинахъ. Но всюду, гд его ни встрчали на улицахъ Рима, Парижа, Стокгольма, его видали подъ руку съ длинной, блокурой, блдной женщиной, весьма изящно одтой, но почти всегда во все срое.

Она, очевидно, отказалась отъ борьбы съ артистической дятельностью мужа посл долголтней проповди о своей горячей ненависти къ малеванью, посл того какъ она тщетно старалась всми силами воспрепятствовать постройк мастерской въ древнемъ дворянскомъ дом, посл всхъ потрясеній ея слабыхъ нервъ. Никогда эти старанія не имли никакого дйствія на веселое спокойствіе, на расположеніе духа ея мужа, не только на его любовь къ живописи и вдохновеніе. Этотъ молодой человкъ къ ея удивленію былъ еще мене податливъ, чмъ ея старый строгій духовникъ, – великолпная мастерская воздвиглась на ея глазахъ, прекрасныя картины оканчивались одна за другой, ненавистныя модели, не стсняясь, ходили мимо „хозяйки дома“, и еще боле ненавистная „плата за живопись“ присылалась на имя знатнаго барона Шиллинга… Итакъ молодая женщина предпочла охранять преисполненное опасностей призваніе своего мужа, тмъ боле, что скрываемая ею страстная любовь указывала ей этотъ постъ. Ея слабое здоровье запрещало ей утомительныя путешествія, но тмъ не мене она предпринимала ихъ. Она безъ всякихъ возраженій со своей стороны и безъ требованій съ его приказывала все укладывать, какъ только онъ назначалъ день отъзда. Она ходила съ нимъ по всмъ музеямъ и картиннымъ галлереямъ, спускалась въ ущелья, поднималась на вершины горъ и молча сидла возл него съ вчнымъ вышиваніемъ въ рукахъ, когда онъ начиналъ рисовать.

Въ артистическомъ кружк баронессу ненавидли за тотъ важный видъ, съ которымъ она уклонялась отъ всякаго пониманія художественныхъ дарованій своего мужа и вообще искусства, и когда въ 1866 году баронъ Шиллингъ внезапно явился на мсто военныхъ дйствій въ Богеміи въ качеств кавалера ордена св. Іоанна и вмст съ тмъ въ качеств живописца и длалъ походы, то его знакомые художники радовались, что „таскавшаяся подл него длинная срая тнь“ на этотъ разъ должна была отстать отъ него и остаться дома. Высшее общество, напротивъ, находило, что она хотя и некрасива, но совсмъ comme il faut [13] со своими гордыми манерами. На ея визитныхъ карточкахъ стояло два знатныхъ почтенныхъ имени, она была единственной наслдницей богатаго барона Штейнбрюкъ и строгой почти до фанатизма католичкой – все это доставляло ей не мало почета и уваженiя, въ особенности, въ Рим.

Къ немалому удивленію окрестныхъ жителей въ послдніе зимніе мсяцы въ дом Шиллинга ежедневно дымились трубы, и каждый вечеръ зажигался газовый фонарь у подъзда; но наступила и прошла весна, а въ бель-этаж каждое утро продолжали подниматься занавски и изъ-за нихъ виднлись кружевныя и шелковыя драпировки. Говорили, что баронъ Шиллингъ работаетъ надъ большой картиной и потому удалился сюда отъ общества. Его рдко видали въ переднемъ саду, и еще рже въ окнахъ бель-этажа, гд жила баронесса… Между тмъ онъ здилъ верхомъ по окрестностямъ; онъ здилъ всегда одинъ и часто забирался на непроходимыя тропинки, чтобы срисовать прекрасное дерево или выступъ утеса.