Не та атмосфера: не было того, что бы подчеркивало это преступное деяние, за которым будут смерть, гибель сотен тысяч людей. Гибель в считанные минуты…

Вижу, и артист Масюлис (Трумэн), находясь в декорации, все чаще кидает раздраженные взгляды на люстру — неуютно ему в таком свете.

И Леонид Калашников — оператор, художник, тонко чувствующий световую гамму, — нервно вздыхает, мечется: то сядет, то встанет, то снова сядет… Снять так — художественно недостоверно! Перенести съемку на завтра нельзя — Масюлис уезжает…

Всех нас мучила наша советская привычка: чтобы в кадре что-то изменить, скажем, мебель, надо подписать у разных начальников полдюжины заказ-нарядов, открыть склады, достать транспорт, рабочих… К тому же ночью?!

Я отчаянно выкрикнул:

— Доктор Кун! Неужели в Германии сейчас нельзя достать торшер или, на худой конец, настольную лампу?!

Лотар Кун (художник-сопостановщик), удивленный моим восклицанием, сказал: «Айн момент!»

И через десять минут рабочие вкатили в павильон тележку, груженную кучей нужных нам приборов!

Так работают немцы.

Калашников снял эпизод потрясающе — почти так, как он приснился мне накануне: Трумэн, склонившись над столом, водил золотым пером по названиям японских городов, и жирная чернильная борозда поползла через Нагасаки… через Хиросиму… Свершилось самое чудовищное в XX веке злодеяние!

Студии «Дефа» и «Мосфильм» работали «в одной упряжке», равно заинтересованные в успехе фильма.

Прибыв на съемки в Финляндию, мы резко ощутили, что попали в мир иной — капиталистический.

Производственные услуги оказывала нам фирма «Суомен кувакасеттитуотанто». За все — деньги. За все — валюта. А поскольку Министерство финансов СССР своей «щедрой» рукой снабдило группу по «максимальному минимуму», то приходилось ужом вертеться, а нередко и унижаться..

Неприхотливый наш кинонарод согласился жить в загородных общежитиях. Я, Леонид Калашников, Семен Валюшок. Феликс Клейман, Владимир Репников — в доме для приезжих нашего посольства.

И вот первый удар — массовка! Одних только журналистов со всего света в форуме 1975 года участвовало более тысячи человек. Ладно, обойдемся двумястами, решил я. Но это должны быть личности. Представители разных народов и континентов: китайцы, арабы, японцы, негры, испанцы, кубинцы… Все — крупные журналисты. Но где их, умных, солидных, соответственно одетых, экипированных фото- и видеоаппаратурой, теперь взять?

Ассистенты привели мне первых попавшихся на улице типажей — неяркая, невыразительная масса. Никакие они не личности. А тут еще представитель местного профсоюза, защищающего интересы статистов, выдвинул требования:

— оплата за съемочный день с бесплатным обедом;

— плюс к ставке 10 % страховки;

— плюс 10 % в пенсионный фонд;

— плюс 5 % отпускных;

— плюс 5 % за амортизацию своего костюма;

— плюс 5 % за амортизацию фото- или видеоаппарата.

Меня кинуло в дрожь! Одному только статисту надо заплатить в два раза больше, чем выдающимся Андрюше Миронову и Саше Михайлову! Абсурд!

Звоню в Москву Н.Т.Сизову. Слышу:

— Женя, валюты нет! Придумай что-нибудь!

Придумал. Надо идти к послу. Визит вежливости ему я уже наносил, а сейчас пойду вежливо его «таранить». В конце концов я выполняю госзаказ, а не прокручиваю частное дельце!..

Владимир Михайлович Соболев, не подозревая, с какими «агрессивными» намерениями я прошусь к нему на свидание, бодро проговорил в трубку:

— Вообще-то я собрался уже уезжать… Давай заеду за тобой, махнем на дачу, поужинаем. Там и потолкуем. Годится?

Уговаривать меня не пришлось. Такому повороту я обрадовался чрезвычайно: представил себе, что наш разговор будет без непременных секретаря парткома, председателя профкома и прочей челяди… Да и посол будет без мундира, стало быть, помягче будет…

На серпантине дороги, окруженной высокими соснами, Владимир Михайлович лихо демонстрировал шоферскую удаль.

— Скоро приедем? — осторожно спросил я. — Пить хочу. Погибаю.

— Какие проблемы… — Он, не сбавляя скорости, поднял трубку, заговорил по-фински, что-то типа «ко-ко-ла, пи-ка-ла, мо-ка-ла»…

— Вы и по-ихнему гутарите? — удивился, я.

— Кроме этих слов я ничего не знаю, — засмеялся, наверное, шутил. — Но вода будет…

И точно — как в сказке. На обочине шоссе мы увидели человека в белой куртке, в его руках был поднос, на нем — бутылки с разными водами, бокалы. Я залпом «оглушил» свой разыгравшийся не ко времени диабет.