И когда я слышалъ это журчаніе, горы не казались мн такими пустынными. Порой что-то происходило. Громъ потрясалъ землю; какой-нибудь кусокъ скалы отрывался и летлъ внизъ въ море, оставляя за собой дорожку каменной пыли. Въ эту минуту Эзопъ поднималъ голову и удивленно нюхалъ непонятный для него залахъ гари. Когда растаявшіе снга образовали расщелины въ горахъ, достаточно было выстрла или громкаго крика, чтобы оторвать громадную глыбу, которая затмъ катилась внизъ…

Такъ проходилъ часъ, а можетъ-быть, и больше: время шло такъ быстро. Я освобождалъ Эзопа, перебрасывалъ ягдташъ на другое плечо и возвращался домой. День кончался. Внизу, въ лсу, я непремнно выходилъ на свою старую знакомую тропинку, на узкую ленту тропинки съ удивительными изгибами. Я обходилъ каждый изгибъ: у меня было время, не нужно было спшить, дома меня никто не ждалъ. Какъ властелинъ свободно бродилъ я по мирному лсу. Я шелъ медленно. Мн это нравилось. Вс птицы молчали, только глухарь начиналъ токовать вдали. Они вдь всегда токуютъ.

Я вышелъ изъ лсу и увидалъ передъ собой двухъ людей, двухъ гуляющихъ людей. Я догналъ ихъ. Это была Эдварда. Я зналъ ее и поклонился. Ее сопровождалъ докторъ. Я долженъ былъ показать имъ свою сумку. Они осмотрли мой компасъ и ягдташъ. Я пригласилъ ихъ въ свою хижину. Они общали какъ-нибудь зайти.

Наступилъ вечеръ. Я пошелъ домой и развелъ огонь, изжарилъ птицу и поужиналъ. Завтра опять будетъ день… Тихо и спокойно кругомъ. Весь вечеръ я лежу и смотрю въ окно; лсъ и поле покрыты какимъ-то волшебнымъ блескомъ. Солнце зашло и окрасило горизонтъ жирнымъ краснымъ свтомъ, неподвижнымъ, какъ масло. Небо повсюду открытое и чистое. Я пристально смотрлъ въ это ясное море, и мн казалось, что я лежу лицомъ къ лицу съ основой міра, и сердце мое стучится навстрчу этому небу, какъ-будто тамъ нашъ пріютъ. Богъ знаетъ, подумалъ я про себя, зачмъ горизонтъ одвается сегодня въ лиловое и въ золото; можетъ-быть, тамъ наверху праздникъ съ музыкой звздъ и съ катаніемъ на лодкахъ внизъ по теченію ркъ. Похоже на это. И я закрылъ глаза, и мысленно присутствовалъ на этихъ катаньяхъ, и мысли за мыслями смнялись въ моемъ мозгу… Такъ проходилъ не одинъ день. Я бродилъ и наблюдалъ какъ растаяли снга, какъ сошелъ ледъ. Нсколько дней я не разряжалъ своего ружья, такъ какъ у меня были запасы. Свободный, я бродилъ по окрестностямъ и предоставлялъ времени итти своимъ чередомъ. Куда я направлялся, везд было на что посмотрть, что послушать, за день все понемногу измнялось, даже ивнякъ и можжевельникъ ждали весны. Я спускался, напримръ, къ мельниц; она была все еще замерзшей; но земля вокругъ нея была утоптана съ незапамятныхъ временъ, и было видно, что сюда приходили люди съ мшками, полными зеренъ, чтобы смолоть ихъ. Я ходилъ тамъ вокругъ, какъ-будто среди людей; на стнахъ было вырзано много буквъ и чиселъ. Ну, хорошо!

Нужно ли мн продолжать писать? Нтъ, нтъ. Только немножко, для моего собственнаго удовольствія и потому, что это помогаетъ мн коротать время, когда я разсказываю о томъ, какъ наступила весна два года тому назадъ и какой видъ имла земля въ то время. Отъ моря и земли распространялся запахъ увядшей листвы, гнившей въ лсу, слащаво пахло срнистымъ водородомъ, а сороки летали съ вточками въ клювахъ и вили свои гнзда. Еще нсколько дней, и ручьи начали вздыматься и пниться; то здсь, то тамъ можно было увидать капустную бабочку, а рыбаки возвращались со своей ловли. Пришли дв купеческія яхты, нагруженныя рыбой, и стали на якорь противъ рыбосушильни; и тогда появилась вдругъ и жизнь и движеніе на самомъ большомъ изъ острововъ, гд сушилась рыба. Все это видно было изъ моего окна.

Но шумъ не доносился до моей хижины, и я какъ прежде былъ одинъ. Порой приходилъ кто-нибудь мимо; я видлъ Еву, дочь кузнеца; носъ у ней былъ въ веснушкахъ.

— Ты куда идешь? — спросилъ я ее.

— Въ лсъ, за дровами, — отвтила она спокойно. Въ рукахъ у нея была веревка для дровъ, а на голов блый шерстяной платокъ. Я посмотрлъ ей въ слдъ, но она не обернулась.

Посл этого прошло нсколько дней, и я никого не видлъ. Весна приближалась, и лсъ свтился. Мн доставляло большое удовольствіе слдить за дроздами, какъ они садились на верхушку деревьевъ, смотрли на солнце и кричали. Иногда я вставалъ въ два часа утра, чтобы принять участіе въ этомъ радостномъ настроеніи, овладвавшемъ птицами и животными, когда восходило солнце. Весна пришла и для меня, и въ моей крови застучало что-то, какъ чьи-то шаги. Я сидлъ въ своей хижин, думалъ о томъ, что мн нужно привести въ порядокъ мои лесы и удочки, и тмъ не мене я и пальцемъ не шевельнулъ, чтобы что-нибудь сдлать: радостная, смутная тревога зародилась въ моемъ сердц. Вдругъ Эзопъ вскочилъ, замеръ на своихъ вытянутыхъ ногахъ и отрывисто залаялъ. Къ хижин подошли люди; я быстро снялъ свою шляпу и слышалъ уже въ дверяхъ голосъ фрёкенъ Эдварды. Она и докторъ зашли ко мн запросто, подружески, какъ они общали. Я слышалъ, какъ она сказала: — Да, онъ дома! И она вошла и протянула мн руку, совсмъ какъ маленькая двочка. — Мы здсь и вчера были, но васъ не было дома, — объяснила она.

Она сла на мое одяло, на нарахъ, и осмотрлась кругомъ; докторъ слъ рядомъ со мной на длинную скамейку. Мы разговаривали, болтали; я разсказалъ имъ, какіе зври водятся въ лсу и какую дичь я теперь не могу стрлять, потому что на нее наложенъ запретъ. Въ данное время нельзя было стрлять глухарей.

Докторъ и теперь говорилъ немного; но когда онъ случайно замтилъ мою пороховницу, на которой была изображена фигура Пана, онъ началъ разсказывать мн о Пан.

— Но чмъ же вы питаетесь, когда на всю дичь наложенъ запретъ? — спросила вдругъ Эдварда.

— Рыбой, — отвчалъ я, — большей частью рыбой. Всегда найдется, что пость.

— Но вдь вы можете приходить къ намъ и обдать у насъ, — сказала она. — Въ прошломъ году въ вашей хижин жилъ одинъ англичанинъ; онъ часто приходилъ къ намъ обдать.

Эдварда посмотрла на меня, а я на нее. Въ эту минуту я почувствовалъ, что что-то шевелится въ моемъ сердц, какъ-будто легкое дружеское привтствіе. Это сдлала весна и ясный день; съ тхъ поръ я такъ думалъ объ этомъ. Кром того, я любовался ея изогнутыми бровями.

Она сказала нсколько словъ о моемъ жилищ. Я увшалъ вс стны шкурами и птичьими крыльями, такъ что моя хижина внутри имла видъ мохнатой медвжьей берлоги. Ей понравилось.

— Да, это — берлога! — сказала она.

Мн нечего было предложить моимъ гостямъ. Я подумалъ и ршилъ подаритъ какую-нибудь птицу ради шутки; она будетъ имъ подана по-охотничьи; и они должны будутъ сть ее пальцами. Это будетъ маленькимъ времяпрепровожденіемъ.

Я изжарилъ птицу.

Эдварда разсказывала про англичанина. Это былъ старый, страшный человкъ, всегда разговаривавшій громко самъ съ собой. Онъ былъ католикъ, и куда бы онъ ни шелъ, гд бы онъ ни находился, при немъ всегда былъ его маленькій молитвенникъ съ кривыми красными буквами,

— Онъ былъ, по всей вроятности, ирландецъ? — спросилъ докторъ.

— Вотъ какъ? ирландецъ?

— Да, не правда ли, разъ онъ былъ католикъ?

Эдварда покраснла. Она запнулась и стала смотрть въ сторону.

— Ну, да, можетъ-быть, онъ былъ и ирландецъ.

Съ этой минуты она потеряла свою веселость. Мн было ее жаль и мн хотлось все это загладить; я сказалъ:

— Нтъ, разумется, вы правы; ирландцы не здятъ въ Норвегію.

Мы уговорились отправиться на лодкахъ въ одинъ изъ ближайшихъ дней посмотрть на рыбосушильни…