— Изелина, что ты длала? Я видлъ.

Она отвчаетъ:

— Дидерикъ, что ты видлъ, я ничего не длала.

— Изелина, я видлъ, что ты длала, — говоритъ онъ опять. — Я видлъ, Изелина.

Тогда раздается по лсу ея громкій веселый смхъ, и она уходитъ съ нимъ сіяющая и гршная, съ головы до ногъ. И куда она идетъ?

Къ слдующему другу, охотнику въ лсу.

Была полночь. Эзопъ отвязался и охотился одинъ, я слышалъ его лай тамъ въ горахъ, и когда онъ опять былъ со мной, былъ часъ. По дорог шла пастушка, она вязала свой чулокъ, напвала псенку и смотрла по сторонамъ. Но гд же было ея стадо?

И что она искала въ лсу въ полночь? ничего, ничего.

Отъ безпокойства, можетъ-быть, отъ радости, да. Я подумалъ: «Она слышала лай Эзопа и знала, что я въ лсу». Когда она подошла, я всталъ и посмотрлъ на нее; она была такая молоденькая, нжная. Эзопъ тоже всталъ и посмотрлъ на нее.

— Откуда ты идешь? — спросилъ я ее. — Съ мельницы, — отвчала она. Но что ей было длать такъ поздно у мельницы.

— Какъ это ты не боишься ходить такъ поздно ночью, въ лсу, — сказалъ я, — ты, такая нжная и молодая?

Она разсмялась и отвчала:- Я уже не такъ молода, мн девятнадцать лтъ. — Но ей не могло быть девятнадцати лтъ, я убжденъ, что она набавила два года, и ей всего было семнадцать лтъ. Но зачмъ она себя старила? — Садись, — сказалъ я, — и разскажи, какъ тебя зовутъ. — И она сла, красня, рядомъ со мной и сказала, что ее зовутъ Генріетой.

Я спросилъ:- У тебя есть милый, Генріета, и обнималъ ли онъ тебя? — Да, - отвчала она и смущенно улыбнулась. — Много разъ? — Она молчитъ. — Много разъ? — повторилъ я. — Два раза, — сказала она тихо.

Я привлекъ ее къ себ и спросилъ:- Какъ онъ длалъ? Вотъ такъ?

— Да, — прошептала она, вся задрожавъ. Было пять часовъ.

У меня былъ разговоръ съ Эдвардой:- Пожалуй, скоро пойдетъ дождь, — сказалъ я. — Который теперь часъ? — спросила она. Я посмотрлъ на солнце и отвчалъ: — Около пяти.

Она спросила:

— Разв вы можете опредлить это такъ точно по солнцу?

— Да, — сказалъ я, — это я могу. — Пауза.

— Ну, а если вы не видите солнца, какъ тогда вы можете знать, сколько времени? — Тогда я руковожусь другими явленіями. Морскимъ приливомъ или отливомъ, травой, которая ложится въ опредленное время, пніемъ птицъ, постоянно мняющимся; нкоторыя птицы начинаютъ тогда пть, перестаютъ другія. Потомъ я вижу время по цвтамъ, которые посл полдня закрываются, по листв то свтло-зеленой, то темной; кром того, я просто это чувствую. — Неужели? — сказала она.

Я зналъ, что скоро будетъ дождь, и потому не хотлъ задерживать ее дольше на дорог; я взялся за фуражку. Но она задала мн еще новый вопросъ, и я остался. Она покраснла и спросила меня, зачмъ, собственно говоря, я здсь, зачмъ я хожу на охоту, зачмъ то, зачмъ это. Я стрлялъ вдь только необходимое для пропитанія, я вдь давалъ Эзопу отдыхать. Она покраснла и слушала. Я видлъ, что кто-то говорилъ обо мн, она что-то слыхала; это не были ея собственныя слова.

Она возбуждала во мн волненіе, она была такая покинутая. Я вспомнилъ, что у нея не было матери, ея худыя руки придавали ей видъ такой заброшенной. Это трогало меня.

Ну да, я стрляю не для того, чтобы убивать, я стрляю — чтобы жить. Мн сегодня нуженъ одинъ тетеревъ, и я стрляю не двухъ, а одного, другого оставляю на завтра. И къ чему мн убивать больше? Я живу въ лсу, я сынъ лсовъ; съ іюня наложенъ запретъ также и на зайцевъ и на куропатокъ; такъ что мн почти нечего стрлять; прекрасно, тогда я ловлю рыбу и питаюсь ей. Ея отецъ даетъ мн лодку, и я буду вызжать въ море. Во всякомъ случа я охотникъ не для того, только, чтобы стрлять, но для того, чтобы жить въ лсу. А тамъ мн такъ хорошо. Я обдаю сидя на земл, а не вытянувшись на стул; я не опрокидываю стакановъ. Въ лсу я ни въ чемъ себ не отказываю. Я могу ложиться на спину и закрывать глаза, если мн этого захочется. И говорить я могу тамъ все, что мн угодно; часто хочется что-нибудь сказать, громко разговаривать, и рчь звучитъ въ лсу, какъ изъ глубины сердца…

Когда я ее спросилъ, понятно ли ей это, она отвчала:- Да.

Я продолжалъ говорить, такъ какъ ея глаза были устремлены на меня. — Если бъ вы только- знали, чего я только не насмотрюсь въ поляхъ, — сказалъ я. — Зимой, идешь себ по полю и видишь на снгу слды тетерева. Вдругъ слды исчезаютъ, птица улетла. Но отпечатку крыльевъ я вижу, въ какомъ направленіи полетла дичь, и черезъ нкоторое время я нахожу ее. И каждый разъ что-нибудь новое. Осенью я наблюдаю за падающими звздами. Неужели, думаю я тогда въ своемъ одиночеств, это былъ міръ, который содрогнулся? Міръ, который вотъ у меня на глазахъ разбивается вдребезги. И я, я видлъ паденіе звздъ! Ну, а когда наступаетъ лто, тогда чуть ли не на каждомъ листочк есть маленькое живое существо; у нкоторыхъ изъ нихъ нтъ крыльевъ, они никуда не могутъ уйти, они должны жить и умереть на томъ же маленькомъ листочк, на которомъ они появились на свтъ Божій. Представьте себ только! Иногда увидишь голубую муху. Да, объ этихъ вещахъ такъ мало приходится слышать, что я, право, не знаю, понятно ли вамъ все это?

— Да, да, я это понимаю!

— Ну вотъ иногда смотришь на траву и трава тоже, можетъ-быть, видитъ меня, кто знаетъ? Я смотрлъ на отдльную травку, она дрожитъ немного, и мн кажется, что это что-нибудь да значитъ; я думаю про себя: вотъ стоитъ травка и дрожитъ. Смотришь на обыкновенную сосну, и тамъ найдется втка, которая заставитъ тебя задуматься, но иногда въ горахъ я встрчаю и людей, случается.

Я посмотрлъ на нее. Она стояла, согнувшись, и внимательно смотрла, я не узналъ ее. Она была до такой степени сосредоточена, что совсмъ не обращала на себя вниманіе. У нея былъ глупый, противный видъ; ея нижняя губа отвисла.