Проводивъ своихъ гостей часть дороги, я вернулся домой и снова занялся своими рыболовными снастями.

Мой садокъ вислъ на двряхъ, на гвозд, и многія петли пострадали отъ ржавчины; я отточилъ нсколько крючковъ, крпко привязалъ ихъ и принялся разсматривать лесы.

Какъ мн сегодня трудно что-нибудь длать. Мысли, совсмъ не относящіяся къ длу, проносились у меня въ голов; мн показалось, что я сдлалъ ошибку, позволивъ Эдвард сидть все время на нарахъ вмсто того, чтобы предложить ей мсто на скамейк. Я вдругъ снова увидлъ ея смуглое лицо, ея смуглую шею; она ниже завязала передникъ спереди, чтобы талія казалась длинне, по мод; непорочное, двическое выраженіе ея большого пальца какъ-то умилительно, именно умилительно дйствовало на меня, а дв складки за сгиб ея руки были полны привтливости. Ротъ у нея былъ большой, съ красными губами. Я всталъ, открылъ дверь и сталъ прислушиваться. Я ничего не слышалъ, да и не къ чему было прислушиваться. Я снова закрылъ дверь; Эзопъ всталъ со своего мста и смотрлъ на мое безпокойство. Мн пришло въ голову, что я могъ побжать за Эдвардой и попросить у нея нсколько шелковинокъ, чтобы привести въ порядокъ свой садокъ; это не было бы простымъ предлогомъ, я могъ выложить передъ ней садокъ и показать ей заржавленныя петли. Я былъ уже у двери, когда вспомнилъ, что у меня у самого есть шелкъ въ моей книг съ мухами, и даже гораздо больше, чмъ мн нужно. И я тихо и уныло вернулся опять къ себ. Вдь у меня у самаго былъ шелкъ.

Когда я вошелъ, чье-то постороннее дыханіе повяло на меня въ хижин, и я уже не былъ больше одинъ.

Одинъ человкъ спросилъ меня, почему я больше не стрляю; онъ не слыхалъ больше въ горахъ ни одного выстрла, несмотря на то, что онъ стоялъ въ бухт и ловилъ рыбу въ продолженіе двухъ дней. Нтъ, я ничего не стрлялъ, я сидлъ дома, въ своей хижин до тхъ поръ, пока у меня не осталось больше никакой ды.

На третій день я пошелъ на охоту. Лсъ былъ зеленъ, пахло землей и деревьями. Зеленый порей выглядывалъ изъ замерзшаго мха. Я былъ полонъ мыслей и часто присаживался. Въ теченіе трехъ дней я никого не видлъ, кром одного человка, того рыбака, котораго я встртилъ вчера; я подумалъ: можетъ, я встрчу кого-нибудь сегодня вечеромъ, когда буду возвращаться домой, тамъ, на опушк лса, гд встртилъ послдній разъ Эдварду и доктора. Можетъ случиться, что они опять тамъ гуляютъ, можетъ-быть, а можетъ-быть, и нтъ. Но почему я думаю именно объ этихъ двухъ? Я подстрлилъ пару куропатокъ и тотчасъ же зажарилъ одну; затмъ я крпко привязалъ Эзопа. Я лъ лежа на просохшей земл. На земл было тихо. Лишь легкій шелестъ втра да порой крикъ птицы. Я лежалъ и смотрлъ на втви, которыя легко качались отъ движенія воздуха; а легкій втерокъ длалъ свое дло и переносилъ цвточную пыль съ втки на втку, наполнялъ ею невинныя цвточныя рыльца, весь лсъ стоялъ въ очарованіи. Зеленая гусеница, землемръ, ползетъ по ветк, ползетъ, не переставая, какъ-будто ей нельзя отдохнуть. Она почти ничего не видитъ, хотя у нея есть глаза. Она иногда совершенно выпрямляется и нащупываетъ что-нибудь въ воздух, за что ей можно было бы уцпиться; она походитъ на короткую зеленую нитку, которая медленно стежками длаетъ шовъ вдоль втки. Къ вечеру она, можетъ-бытъ, доползетъ туда, куда ей нужно. Все попрежнему тихо. Я встаю и иду, опять сажусь и опять иду; теперь около четырехъ часовъ; когда будетъ шесть, я пойду домой, можетъ-быть, кого-нибудь и встрчу. Мн остается еще два часа, но я уже не спокоенъ и счищаю верескъ и мохъ со своей одежды. Мн хорошо знакома дорога, по которой я иду. Деревья и камыши стоятъ тамъ попрежнему въ своемъ одиночеств, листья шуршатъ подъ ногами. Однообразный шелестъ, знакомыя деревья и камни много значатъ для меня; какое-то странное чувство благодарности овладваетъ мною, все связывается, смшивается со мной, я люблю все. Я поднимаю сухую втку, держу ее въ рук и разглядываю, продолжая сидть и думая о своихъ обстоятельствахъ: втка почти уже совсмъ сгнила, ея несчастная кора производитъ на меня впечатлніе, въ сердц зарождается жалость. И когда я встаю, чтобы итти дальше, я не отбрасываю отъ себя втки, я кладу ее на землю, стою надъ ней и нахожу въ этомъ удовольствіе. Наконецъ, прежде, чмъ покинуть ее, я смотрю на нее въ послдній разъ влажными глазами.

Было пять часовъ. Солнце неврно показываетъ мн время. Я шелъ весь день въ западномъ направленіи и я, можетъ-быть, опередилъ солнечныя отмтки на моей хижин на полчаса. Все это я принимаю во вниманіе; тмъ не мене, остается еще цлый часъ до шести, такъ что я опять встаю и иду немного. А листья шуршать подъ ногами. Такъ проходитъ еще часъ. Я вижу тамъ внизу подъ собой маленькую рчку и маленькую мельницу, которая зимой была покрыта льдомъ. Я продолжаю стоять. Мельница работаетъ, ея шумъ пробуждаетъ меня; вдругъ я останавливаюсь. Я опоздалъ! говорю я вслухъ; боль пронизываетъ меня; я моментально поворачиваюсь и иду домой; но я знаю, что опоздалъ, я начинаю итти скорй, бжать; Эзопъ понимаетъ, что что-то случилось, онъ тянетъ меня за ремень, тащитъ меня за собой, визжитъ и спшитъ. Сухіе листья поднимаются вокругъ насъ. Но когда мы спустились внизъ, къ опушк лса, тамъ никого не было, нтъ, все было тихо, никого не было.

— Никого нтъ! — сказалъ я, но лучшаго я и не ждалъ. Но я долго не колебался. Увлекаемый своими мыслями, я прошелъ мимо хижины внизъ въ Сирилундъ съ Эзопомъ, съ охотничьей сумкой и со всми своими принадлежностями.

Господинъ Макъ принялъ меня очень любезно и пригласилъ меня на вечеръ.

Мн кажется, что я немного могу читать въ душахъ людей, окружающихъ меня; а можетъ-быть, и нтъ. О! когда я въ настроеніи, тогда мн кажется, что я могу бросать глубокій взглядъ въ людскія души, хотя я не могу назвать себя мудрецомъ. Насъ нсколько человкъ въ комнат, нсколько мужчинъ и нсколько дамъ, и мн кажется, что я вижу, что происходитъ внутри этихъ людей и что они обо мн думаютъ. Я вкладываю что-нибудь въ каждое движеніе ихъ глазъ; порой кровь бросается имъ въ голову, и они краснютъ; затмъ они длаютъ видъ, что смотрятъ въ другую сторону, но тмъ не мене они сбоку видятъ меня. Сижу я тамъ и наблюдаю, и никто не подозрваетъ, что я вижу насквозь каждую душу. И въ продолженіе нсколькихъ лтъ я думалъ, что могу читать въ человческихъ душахъ. Но, можетъ-быть, это и не такъ…

Я провелъ весь вечеръ у господина Мака. Я бы свободно могъ уйти оттуда, потому что тамъ сидть не представляло для меня никакого интереса. Но вдь я пришелъ потому, что меня влекли сюда мои мысли. Такъ разв могъ я тотчасъ же опять уйти? Мы играли въ вистъ и запивали ду — тодди. Я услся спиной къ другой комнат и наклонилъ голову; сзади меня входила и выходила Эдварда. Докторъ ухалъ. Господинъ Макъ показывалъ мн устройство своихъ новыхъ лампъ, первыя параффиновыя лампы, попавшія сюда, на сверъ; это были великолпныя вещи на тяжелыхъ свинцовыхъ ножкахъ; во избжаніе несчастья онъ самъ зажигалъ ихъ каждый вечеръ. Нсколько разъ онъ начиналъ говоритъ о своемъ дд, консул.

— Мой ддъ, консулъ Макъ, получилъ эту застежку изъ собственныхъ рукъ короля Карла Іоганна, — говорилъ онъ и показывалъ при этомъ свою брилліантовую застежку, — Его жена умерла. — И онъ показывалъ мн въ сосдней комнат масляный портретъ почтенной женщины въ чепц изъ блондъ и съ привтливой улыбкой.

Въ той же самой комнат стоялъ книжный шкапъ, въ которомъ были даже французскія книги, и видно было, что они достались по наслдству: переплеты были изящные, съ позолотой, и многіе владльцы написали въ нихъ свои имена. Среди книгъ были также и научныя сочиненія; господинъ Макъ былъ человкомъ мысли.

Для виста пришлось позвать его двухъ приказчиковъ; они играли медленно и неувренно, расчитывали точно, но все-таки длали ошибки. Одному изъ нихъ помогала Эдварда.

Я опрокинулъ свой стаканъ и, почувствовавъ себя очень несчастнымъ по этому поводу, я всталъ.

— Ну вотъ, я опрокинулъ свой стаканъ! — сказалъ я.

Эдварда разразилась громкимъ смхомъ и отвчала на это:

— Да, это мы видимъ.

Вс увряли меня, смясь, что это ничего не значитъ. Мн подали полотенце. чтобы вытереться, мы продолжали игру. Было 11 часовъ.

Мною овладло смутное чувство неудовольствія при смх Эдварды; я посмотрлъ на нее и нашелъ, что у нея некрасивое и ничего не говорящее лицо. Господинъ Макъ прекратилъ, наконецъ, игру подъ тмъ предлогомъ, что обоимъ приказчикамъ пора спать. Затмъ онъ откинулся къ спинк дивана и началъ говорить о томъ, что онъ хочетъ сдлать вывску на своемъ магазин, и просилъ у меня совта, какую краску ему выбрать для этого. Мн было скучно. Я отвчалъ наугадъ, что черную; и господинъ Макъ тотчасъ же сказалъ:- Черную краску; то же самое я думалъ. «Складъ соли и пустыхъ бочекъ», жирнымъ, чернымъ шрифтомъ, это будетъ самое благородное. Эдварда, не пора ли теб итти спать?