— Какъ мы, матушка, можемъ быть завтра въ Монте-Карло, если мы взяли на завтра билеты, чтобъ эту самую драку на бульвар смотрть, гд цвтами швыряться будутъ, вставилъ свое слово Николай Ивановичъ.

— Ахъ, да… И въ самомъ дл. Ну, въ Монте-Карло посл завтра, отвчала Глафира Семеновна.

— Зачмъ посл завтра? Да вы и завтра, посл цвточнаго швырянія въ Монте-Карло можете създить, успете, — сказалъ Капитонъ Васильевичъ. — Цвточное швыряніе начнется въ два часа дня. Ну, часъ вы смотрите на него, а въ четвертомъ часу и отправляйтесь на желзную дорогу. Позда ходятъ чуть не каждый часъ. Еще разъ кланяюсь.

Разговаривая такимъ манеромъ, они очутились на бульвар. Капитонъ Васильевичъ пожалъ всмъ руки, какъ-то особенно томно повелъ глазами передъ Глафирой Семеновной и зашагалъ отъ нихъ.

— Ахъ, какой прекрасный человкъ! — сказала Глафира Семеновна, смотря ему въ слдъ. — Николай Иванычъ, не правда-ли?

— Да кто-жъ его знаетъ, душечка… Ничего… Такъ себ… А чтобы узнать прекрасный-ли онъ человкъ, такъ съ нимъ прежде всего нужно пудъ соли състь.

— Ну, ужъ ты наскажешь… Ты всегда такъ… А отчего? Оттого, что ты ревнивецъ. Будто я не замтила, какимъ ты на него звремъ посмотрлъ посл того, когда онъ взялъ меня подъ руку и повелъ съ столу, гд играютъ въ позда.

— И не думалъ, и не воображалъ…

— Пожалуйста, пожалуйста… Я очень хорошо замтила. И все время на него косился, Когда онъ со мной у стола тихо разговаривалъ. Вотъ оттого-то онъ для тебя и не прекрасный человкъ.

— Да я ничего и не говорю. Чего ты пристала!

— А эти глупыя поговорки насчетъ соли! Безъ соли онъ прекрасный человкъ. И главное, человкъ аристократическаго общества. Вы смотрите, какое у него все знауомство! Князья, графы, генералы, посланники. Да и самъ онъ наврное при посольств служитъ.

— Ну, будь по твоему, будь по твоему… махнулъ рукой Николай Ивановичъ.

— Нечего мн рукой-то махать! Словно дур… дескать, будь по твоему… Дура ты… какъ-бы-то ни было, но аристократъ. Вы посмотрите, какіе у него бакенбарды, какъ отъ него духами пахнетъ.

— Да просто землякъ. Чего тутъ разговаривать! По моему, онъ купецъ, нашъ братъ Исакій, или по коммиссіонерской части. Къ тому-же онъ и сказалъ давеча: “всякія у меня дла есть”. Что-нибудь маклеритъ, что-нибудь купитъ и перепродаетъ.

— И ничего это не обозначаетъ. Вдь нынче и аристократы въ торговыя дла ползли. А все-таки онъ аристократъ. Вы, Иванъ Кондратьичъ, что скажете? обратилась Глафира Семеновна съ мрачно шедшему около нихъ Конурину.

— Гвоздь ему въ затылокъ… послышался отвтъ.

— Господи! что за выраженія! Удержитесь хоть сколько нибудь. Вдь ни въ Ницц, въ аристократическомъ мст. Сами-же слышали давеча, что здсь множество русскихъ, а только они не признаются за русскихъ. Вдругъ кто услышитъ!

— И пущай. На свои деньги я сюда пріхалъ, а не на чужія. Конечно-же, гвоздь ему въ затылокъ.

— Да за что-же, помилуйте! Любезный человкъ, провозился съ нами часа три-четыре, все разсказалъ, объяснилъ…

— А зачмъ онъ меня въ эту треклятую игру втравилъ? Вдь у меня черезъ него около полутораста французскихъ четвертаковъ изъ-за голенища утекло, да самъ онъ восемнадцать четвертаковъ себ у меня выудилъ.

— Втравилъ! Да что вы маленькій, что-ли!

Конуринъ не отвчалъ. Они шли по роскошному скверу, поражающему своей разнообразной флорой. Огромныя дерева камелій были усяны цвтами, желтли померанцы и апельсины въ темно-зеленой листв, высились пальмы и латаніи, топырили свои мясистыя листья — рога агавы, въ клумбахъ цвли фіалки, тюльпаны и распространяли благоуханіе самыхъ разнообразныхъ колеровъ гіацинты. — Ахъ, какъ хорошо здсь! Ахъ, какая прелесть! восхищалась Глафира Семеновна. — А вы, Иванъ Кондратьевичъ, ни на что это и не смотрите. Неужели васъ все это не удивляетъ, не радуетъ? Въ март мсяц и вдругъ подъ открытымъ небомъ такіе цвты! обратилась она къ Конурину, чтобы разсять его мрачность.

— Да чего-жъ тутъ радоваться-то! Больше полутораста четвертаковъ истинника въ какой-нибудь часъ здсь ухнулъ, да дома прикащики въ лавкахъ, можетъ статься, на столько-же меня помазали. Торжествуютъ теперь, поди, тамъ, что хозяинъ-дуракъ дло бросилъ и по заграницамъ мотается, отвчалъ Конуринъ.

— Скажите, зачмъ вы похали съ нами?

— А зачмъ вы сманили и подзудили? Конечно, дуракъ былъ.

Они вышли изъ сквера и очутились на набережной горной рки Пальона. Пальонъ быстро катилъ узкимъ потокомъ свои мутныя воды по широкому каменисто-песчаному ложу. Конуринъ заглянулъ черезъ перила и сказалъ:

— Ну, ужъ рка! Говорятъ, аристократическій, новомодный городъ, а на какой рк стоитъ! Срамъ, не рка. Вдь это уже нашей Карповки и даже, можно сказать, на манеръ Лиговки. Тьфу!

— Чего же плюетесь? Ужъ кому какую рку Богъ далъ, отвчала Глафира Семеновна.

— А зачмъ же они ее тогда дорогой каменной набережной огородили? Нечего было и огораживать. Не стоитъ она этой набережной.

— Ну, ужъ, Иванъ Кондратьичъ, вамъ все сегодня въ черныхъ краскахъ кажется.

— Въ рыжихъ съ крапинками, матушка, даже, покажется, коли такъ я себя чувствую, что вотъ тло мое здсь, въ Ницц, ну, а душа-то въ Петербург, на Клинскомъ проспект. Охъ, и вынесла же меня нелегкая сюда заграницу!