— Mais oui, monsieur.

— Ловко! Еще разъ руку!

Распорядитель сдлалъ знакъ гарсону и тотъ засуетился, уставляя столъ приборами.

Была подана бутылка водки въ холодильник со льдомъ, свжая икра также во льду, семга; затмъ слдовали кислыя щи, правда, приправленныя уксусомъ, но все-таки щи, каша и добрый кусокъ разогртой кулебяки, смахивающей, впрочемъ, на паштетъ. Ивановъ и Конуринъ жадно набросились на ду.

— Вотъ ужъ не ждали и не гадали, а на русскія блюда попали! говорилъ Конуринъ. — Молодецъ извощикъ, что въ такое мсто привезъ! И вдь странное дло: заходили въ русскій ресторанъ и ничего русскаго не нашли, а тутъ попали въ англійскій — и чего хочешь, того просишь.

— Смотрите, даже черный хлбъ подали, указывала Глафира Семеновна.

Николай Ивановичъ попробовалъ хлбъ и сказалъ:

— Ну, какой это черный! На пряникъ смахиваетъ.

— Однако, нигд заграницей мы и такого не видали.

Распорядитель ресторана то и дло подходилъ къ нимъ и предлагалъ еще русскія блюда. Глафира Семеновна переводила.

— Онъ говоритъ, что здсь въ ресторан даже блины съ икрой можно получить, но надо только заране заказать, — сказала она.

— Блины съ икрой? Ловко! Зайдемъ, зайдемъ… Непремнно зайдемъ въ слдующій разъ, отвчали мужчины.

— Et botvigne russe, monsieur…

— Ботвинья? Завтра-же будемъ на этомъ мст ботвинью хлебать. Ахъ, англичане, англичане. Распотшили купцовъ! Ловко распотшили, лягушка ихъ забодай! — бормоталъ Конуринъ. — Не зналъ я, что англичане такое сословіе. И вино красное какое здсь хорошее, съ духами…

— А это ужъ здсь въ ресторан сами по своему выбору поставили. Я сказала только бонъ вэнъ, чтобъ было хорошее вино, — отвчала Глафира Семеновна.

— Шато-Марго. Ну, что-жъ, я думаю, что мы не зашатаемся и не заморгаемъ, ежели еще третью бутылочку спросимъ, — сказалъ Николай Ивановичъ. — Надо Лондонъ-Гусъ поддержать.

— Вали! Я радъ, что до русской-то ды дорвался, — откликнулся Конуринъ. — Правда, она все-таки на французскій манеръ, но и за это спасибо.

Николай Ивановичъ и Конуринъ, попивая красное вино, буквально ликовали; но при разсчет вдругъ наступило разочарованіе. Когда Глафира Семеновна спросила счетъ, то онъ оказался самымъ аптекарскимъ счетомъ по своимъ страшнымъ цнамъ. Счетъ составлялъ восемьдесятъ слишкомъ франковъ. Даже за черный хлбъ было поставлено пять франковъ.

— Фю, фю, фю! просвисталъ Конуринъ. — Вдь это, стало-быть, тридцать пять рублей на наши деньги съ насъ. За три русскія блюда съ икоркой на закуску тридцать пять рублей! Дорогонько, однако, русское-то здсь цнятъ! Да вдь это дороже даже нашего петербургскаго Кюбы, а тотъ ужъ на что шкуродеръ. Ловко, господа англичане! А я еще англійское сословіе хвалилъ, хотлъ ему “вивъ англичанъ” крикнуть. По двнадцати рублей на носъ прообдали, ни жаркого, ни сладкаго не вши.

— Я апельсинъ и порцію мороженнаго съла, отвчала Глафира Семеновна.

— Да что апельсинъ! Здсь, вдь, апельсины-то дешевле пареной рпы. Нтъ, сюда ужъ меня разв только собаками затравятъ, такъ я забгу, нужды нтъ, что тутъ блины и ботвинью предлагаютъ. За блины, да за ботвинью они, пожалуй, столько слупятъ, что посл этого домой-то въ славный городъ Петербургъ пшкомъ придется идти.

— За вино по двнадцати франковъ за бутылку взяли, говорилъ Николай Ивановичъ, просматривая счетъ.

— Да неужели? Ахъ, муха ихъ забодай! Положимъ, вино отмнное, одно слово — шаль, но цна-то разбойничья. Въ Париж мы по два франка за бутылку пили — и въ лучшемъ вид…

— Ну, а здсь я заказала самаго лучшаго и сказала, чтобъ онъ этотъ самый человкъ ужъ на свою совсть подалъ, — отвчала Глафира Семеновна.

— А онъ ужъ и обрадовался? Короткая-же у него совсть, тараканъ ему во щи.

— Удивляюсь я на васъ, право, Иванъ Кондратьичъ, — сказала Глафира Семеновна. — Хотите, чтобъ заграницей ваши прихоти исполняли и не хотите за нихъ платить. Не требовали-бы русскихъ блюдъ.

— Какъ не хочу платить? Платить надо. Безъ этого нельзя. Не заплати-ка — въ участокъ стащутъ.

— Такъ зачмъ-же не поругаться за свои деньги? Если ты съ меня семь шкуръ дерешь, то дай мн и надъ тобой потшиться и душу отвести.

— Не слдовало только вино-то вотъ на его выборъ предоставлять, — сказалъ Николай Ивановичъ. — Давеча за завтракомъ на сваяхъ мы въ лучшемъ вид вино за три франка пили.

— Ахъ, Боже мой! И вчно вы съ попреками! — воскликнула Глафира Семеновна. — Ну, хорошо, давеча я выиграла и вино на выигрышный счетъ принимаю.

— Поди ты… Ты прежде посчитай много-ли у тебя отъ выигрыша-то осталось. Выигрышные-то деньги ты вс въ магазинахъ за портмонэ да баулы оставила. Гарсонъ! Прене…

Николай Ивановичъ вынулъ кошелекъ и принялся отсчитывать золото за обдъ.

— Сколько человку-то на чай дать? отнесся онъ къ Конурину. — Хоть и нажгли намъ здсь бокъ, но нельзя-же свою русскую славу попортить и какой-нибудь французскій четвертакъ на чай дать. Знаютъ, что мы русскіе.

— Да дай два четвертака.

— Что ты, что ты! Я думаю, что и пять-то мало. Вдь лакей чуть не колесомъ вертлся, когда узналъ, что русскіе пришли. Вонъ онъ какъ глядитъ! Физіономія самая масляная. Одинъ капуль на лбу чего стоитъ! Тутъ счетъ восемьдесятъ три франка съ половиной… Дамъ я ему четыре золотыхъ большихъ и одинъ маленькій и пусть онъ беретъ себ шесть съ половиной франковъ на чай. Русскіе вдь мы… Неловко меньше. Русскіе заграницей на особомъ положеніи и ужъ славятся тмъ, что хорошо даютъ на чай. Ходитъ, Иванъ Кондратьичъ, что-ли?