Позвывалъ и Николай Ивановичъ, соскучившись смотрть на развалины.

— Ежели въ Рим ничего нтъ лучшаго, кром этихъ самыхъ развалинъ, то, я думаю, намъ въ Рим и одн сутки пробыть довольно, — проговорилъ онъ.

— Да конечно-же довольно, подхватилъ Конуринъ. — Вотъ отсюда сейчасъ похать посмотрть папу римскую, переночевать, да завтра и въ другое какое-нибудь мсто выхать.

— Ахъ, Боже мой! Да неужели вы думаете, что какъ только вы прідете папу смотрть, такъ сейчасъ онъ вамъ и покажется! воскликнула Глафира Семеновна. — Вдь на все это свои часы тутъ, я думаю, назначены.

— И, матушка! Можно такъ сдлать, что и не въ часы онъ покажется. На все это есть особенная отворялка. Вынуть эту отворялку, показать кому слдуетъ — сейчасъ и папу намъ покажутъ.

Конуринъ подмигнулъ и хлопнуть себя по карману.

— Само собой… поддакнулъ Николай Ивановичъ. — Не пожалть только пару золотыхъ.

— Ахъ, какъ вы странно, господа, объ пап думаете! перебила Глафира Семеновна. — Вдь папа-то кто здсь? Папа здсь самый главный, самое первое лицо. Его можетъ-быть не одна сотня людей охраняетъ. Тутъ кардиналы около него, тутъ и служки. Да мало-ли сколько разныхъ придворныхъ! Вдь онъ, какъ царь живетъ, такъ что тутъ ваши пара золотыхъ!

— А ты видала, какъ онъ живетъ? Видала? присталъ къ жен Николай Ивановичъ.

— Не видала, а читала и слышала.

— Ну, такъ нечего и разсказывать съ чужихъ словъ. Прислужающимъ его дать на макароны и на выпивку — вотъ они его и покажутъ какъ-нибудь. Вдь намъ что надо? Только взглянуть на него, да и довольно. Не узоры на немъ разглядывать!

Разговаривая такимъ манеромъ, они подъхали къ воротамъ Колизея. Къ нимъ тотчасъ-же подскочили два итальянца, въ помятыхъ шляпахъ съ широкими полями, — одинъ пожилой, съ бородою съ просдью, въ черномъ плисовомъ порыжломъ жакет, другой молодой, необычайно загорлый, съ черными, какъ смоль усами и въ длинномъ клтчатомъ пальто. Приподнявъ шляпы для поклона, они наперерывъ торопились высаживать изъ коляски Ивановыхъ и Конурина. Пожилой, съ ловкостью галантнаго кавалера, предложилъ было Глафир Семеновн руку, свернутую калачикомъ, но молодой тотчасъ-же оттолкнулъ его и предложилъ ей свою руку. Глафира Семеновна не принимала руки и, стоя на подножк коляски, отмахивалась отъ нихъ.

— Не надо мн, ничего не надо. Иль не фо па… Лесе муа… говорила она. — Николай Иванычъ! Да что они пристали!

— “Брысь”, крикнулъ на нихъ Николай Ивановичъ, вышелъ изъ коляски и протянулъ руку жен.

Глафира Семеновна вела мужа въ ворота Колизея. Конуринъ плелся сзади. Итальянцы не. отставали отъ нихъ и, забгая впередъ, указывали на стны воротъ съ остатками живописи и бормотали что-то на ломаномъ французскомъ язык.

— Чего имъ надо отъ насъ, я не понимаю! говорилъ Николай Ивановичъ. — Глаша! что они бормочатъ?

— Предлагаютъ показать намъ Колизеумъ. Видишь, разсказываютъ и указываютъ. Проводники это.

— Не надо намъ! Ничего не надо! Алле! махнулъ имъ рукой Николай Ивановичъ, но итальянцы не отходили и шли дальше.

Вотъ обширная арена цирка, вотъ мста для зрителей, вытесанные изъ камня, вотъ хорошо сохранившаяся императорская ложа съ остатками каменныхъ украшеній, полуразвалившіяся мраморныя лстницы, корридоры. Ивановы и Конуринъ бродили по Колизею, но куда-бы они ни заглядывали, итальянцы ужъ были впереди ихъ и наперерывъ бормотали безъ умолку.

— Что тутъ длать! Какъ ихъ отогнать? пожималъ плечами Николай Ивановичъ.

— Да не надо и отгонять. Пусть ихъ идутъ и бормочатъ. Они бормочатъ, а мы не слушаемъ, отвчала Глафира Семеновна, но все-таки незамтно поддавалась проводникамъ и шла, куда они ихъ вели.

Вотъ, въ конц одного корридора желзная ршетка и лстница внизъ, въ подземелье. Пожилой проводникъ тотчасъ-же остановился у ршетки, досталъ изъ кармана стеариновую свчку и спички и началъ манить Ивановыхъ и Конурина въ подземелье.

— Зоветъ туда, внизъ, сказала мужу Глафира Семеновна. — Должно быть тамъ что-нибудь интересное. Можетъ быть это т самыя темницы, гд несчастные сидли, которыхъ отдавали на растерзаніе зврямъ? Я читала про нихъ. Спуститься разв?

— Да ты никакъ, Глаша, съума сошла! Нацпила на себя брилліантовъ на нсколько тысячъ и хочешь идти въ какую-то трущобу, куда тебя манитъ неизвстный, подозрительный человкъ! А вдругъ онъ заведетъ насъ въ такое мсто, гд выскочутъ на насъ нсколько человкъ, ограбятъ да и запрутъ тамъ въ подземельи? Алле, мосье! Алле! Брысь! Не надо! крикнулъ Николай Ивановичъ пожилому итальянцу и быстро потащилъ жену обратно отъ входа въ подземелье. Глафира Семеновна нсколько опшила.

— Вотъ только разв, что брилліанты-то, а то какъ-же не посмотрть подземелья! Можетъ быть въ подземельи-то самое любопытное и есть, сказала она.

— Ничего тутъ нтъ, барынька, интереснаго. Развалившійся кирпичъ, обломки каменьевъ — и ничего больше, заговорилъ Конуринъ, звая. — Развалившійся-то кирпичъ и у насъ въ Питер видть можно. Позжайте, какъ будете дома, посмотрть, какъ Большой театръ ломаютъ для консерваторіи — тоже самое увидите.

Забжавшій между тмъ впередъ пожилой проводникъ-итальянецъ звалъ уже ихъ куда-то по лстниц, идущей вверхъ, но они не обращали на него вниманія. Къ Глафир Семеновн подскочилъ усатый проводникъ-итальянецъ и совалъ ей въ руки два осколка благо мрамора.