— Увряетъ, что пополамъ съ вами играла… переводила Глафира Семеновна. — Вотъ неотвязчивая-то нахалка! Дайте ей что-нибудь, чтобы она отвязалась.

— На чай за ласковость можно что-нибудь дать, а въ половинную долю я ни съ кмъ не игралъ.

Онъ остановился и сталъ шарить у себя въ карманахъ, ища денегъ.

— У Николая Иваныча ваши деньги, а не у васъ. Онъ ихъ сгребъ со стола, говорила Конурину Глафира Семеновна.

— Были и у меня въ карман большіе серебряные пятаки.

Онъ нашелъ наконецъ завалившуюся на дн кармана пятифранковую монету и сунулъ ее француженк.

— На вотъ… Возьми на чай… Только это на чай… За ласковость на чай… А въ половинную долю я ни съ кмъ не игралъ. Переведите ей, матушка, Глафира Семеновна, что это ей на чаи…

— А ну ее! Стану я со всякой крашеной дрянью разговаривать!

Француженка, между тмъ, получивъ пятифранковую монету, подбросила ее на рук, ядовито улыбнулась и опять заговорила что-то, обращаясь къ Конурину. Взоръ ея на этотъ разъ былъ уже далеко не ласковъ.

— Вотъ нахалка-то! Мало ей… Еще требуетъ… опять перевела Глафира Семеновна Конурину.

— Достаточно, мамзель… Будетъ. Не проси… Сами семерыхъ сбирать послали! махнулъ Конуринъ француженк рукой и пошелъ отъ нея прочь подъ руку съ Глафирой Семеновной.

Онъ шатался на ногахъ. Глафир Семеновн стоило большихъ трудовъ вести его. Вскор ихъ нагналъ. Николай Ивановичъ и взялъ Конурина подъ другую руку. Они направились къ выходу изъ зимняго сада. На шествіе это удивленно смотрла публика. Въ слдъ компаніи нсколько разъ раздавалось слово: “les russes”.

ХІХ

Съ сильной головной болью проснулся Конуринъ на другой день у себя въ номер, припомнилъ обстоятельства вчерашняго вечера и пробормоталъ:

— А и здорово-же я вчера хватилъ этого проклятаго коньячищу! А все Ницца, чтобы ей ни дна, ни покрышки! Такой ужъ должно-быть пьяный городъ. Пьяный и игорный… Сколько я вчера просялъ истиннику-то въ эти поганыя вертушки! Въ сущности вдь дтскія игрушки, дтская забава, а подижъ-ты сколько денегъ выгребаютъ! Взрослому-то человку на нихъ по настоящему и смотрть не интересно, а не только что играть, а играютъ. А все корысть. Тьфу!

Онъ плюнулъ, всталъ съ постели и принялся считать переданныя ему вчера Николай Ивановичемъ деньги, оставшіяся отъ размненнаго вчера пятисотфранковаго билета. Денегъ было триста пятьдесятъ два франка съ мдной мелочью.

— Сто сорокъ восемь франковъ посялъ въ апельсинной земл, продолжалъ онъ. — Да утромъ на сваяхъ такую-же препорцію икры выпустилъ. Ой-ой-ой, вдь это триста франковъ почти на апельсинную землю приходится. Триста франковъ, а на наши деньги по курсу сто двадцать рублей. Вотъ она Ницца-то! Въ одинъ день триста французскихъ четвертаковъ увела… А что будетъ дальше-то? Нтъ, надо забастовать… Довольно.

Онъ умылся, вылилъ себ на голову цлый кувшинъ воды, одлся, причесалъ голову и бороду и пошелъ стучаться въ номеръ Ивановыхъ, чтобы узнать спятъ они или встали.

— Идите, идите. Мы уже чай пьемъ… послышалось изъ-за двери.

— Чай? Да какъ-же это васъ угораздило? удивленно спросилъ Конуринъ, входя въ номеръ. — Вдь самовара здсь нтъ.

— А вотъ ухитрились, отвчала Глафира Семеновна, сидвшая за чайнымъ столомъ. — Видите, намъ подали мельхіоровый чайникъ и спиртовую лампу. Въ чайник на ламп мы вскипятили воду, а самый чай я заварила въ стакан и блюдечкомъ прикрыла вмсто крышки. Изъ него и разливаю. Сколько ни говорила я лакею, чтобы онъ подалъ мн два чайника — не подалъ. Чай заварила свой, что мы изъ Петербурга веземъ.

— Отлично, отлично. Такъ давайте-же мн скорй стаканчикъ, да покрпче. Страсть какъ башка трещитъ со вчерашняго, заговорилъ Конуринъ, присаживаясь къ столу.

— Да, хороши вы были вчера…

— Охъ, ужъ и не говорите! вздохнулъ Конуринъ. — Трепку мн нужно, старому дураку.

— И даму компаньонку себ поддли. Какъ это вы ее поддли?

— Вовсе не поддвалъ. Сама поддлась, сконфуженно улыбнулся Коцуринъ.

Начались разговоры о вчерашнемъ проигрыш.

— Нтъ, вообразите, я-то, я-то больше двухсотъ франковъ проиграла! говорила Глафира Семеновна. Взяла у васъ вашъ кошелекъ съ деньгами на храненіе, чтобъ уберечь васъ отъ проигрыша и сама-же ваши деньги проиграла изъ кошелька. Николай Иванычъ сейчасъ вамъ отдастъ за меня деньги.

— Да что говорить, здсь игорный вертепъ, отвчалъ Конуринъ.

— И какой еще вертепъ! Игорный и грабительскій вертепъ. Мошенники и грабители.

И Глафира Семеновна разсказала, какъ какой-то старичишка присвоилъ себ выигрышъ, какъ крупье два раза заспорилъ и не отдалъ ей выигранное.

— Вотъ видите, а вы говорите, что Ницца аристократическое мсто, сказалъ Конуринъ. — А только ужъ сегодня на эти игральныя вертушки я и не взгляну. Довольно. Что изъ себя дурака строить! Взрослый, мужчина во всемъ своемъ степенств и вдругъ въ дтскія игрушки играть! Даже срамъ.