— Да подемъ, Глафира Семеновна… сказалъ Николай Ивановичъ жен.

— Подемъ, подемъ, Пожалуйста выхлопочите билетъ, Афанасій Ивановичъ, кивнула Глафира Семеновна проводнику.

Но вотъ миновали узкія улицы Стамбула, выхали на набережную Золотого Рога, и показался плашкоутный мостъ черезъ заливъ. Открылся великолпный видъ на Галату и Перу — европейскія части города. Террасами стояли дома всевозможныхъ архитектуръ, перемшанные съ зеленью кипарисовъ, на голубомъ неб вырисовывались узкіе минареты мечетей, высилась старинная круглая башня Галаты. Вправо, на самомъ берегу Босфора, какъ-бы изъ блыхъ кружевъ сотканный, смотрлся въ воду красавецъ султанскій дворецъ Долма-Бахче. Проводникъ Адольфъ Нюренбергъ, какъ ни трудно было ему сидть на козлахъ между кучеромъ и сундукомъ, то и дло оборачивался къ супругамъ Ивановымъ и, указывая на красующіяся на противоположномъ берегу зданія, назвалъ ихъ.

— А вотъ это, что отъ Долма-Бахче по берегу ближе къ заливу стоятъ: мечеть Валиде, Сали Базаръ, гд рыбаки рыбу продаютъ, мечеть Махмуда, мечеть Кильджъ-Али-Паша, агентства пароходныхъ обществъ, карантинъ и таможня, говорилъ онъ.

— Какъ? Мы еще должны попасть въ карантинъ и въ таможню? — испуганно спросила Глафира Семеновна.

— Нтъ, нтъ, что вы, мадамъ! Успокойтесь. Карантинъ только во время холеры для прізжающихъ съ моря. Вещи ваши также осмотрны и никакой таможни для васъ больше не будетъ. О, на турецкаго таможню только слава! А если знать, какъ въ ней обойтись, то снисходительне турецкаго таможни нтъ въ цломъ мір, и господа корреспонденты напрасно бранятъ ее въ газетахъ, когда пишутъ своего путешествія.

— Да, да… Это можемъ и мы подтвердить, подхватилъ Николай Ивановичъ. — На желзной дорог, при перезд границы, насъ не заставили даже открыть нашихъ сакъ-вояжей, тогда какъ въ славянской Сербіи рылись у насъ даже въ корзинк съ закусками и нюхали куски ветчины, нарзанные ломтями. И это у братьевъ славянъ-то! Молодцы турки.

Въхали на мостъ съ деревянной настилкой. Доски настилки прыгали подъ колесами экипажа, какъ фортепіанные клавиши. Экипажъ трясся, и Адольфъ Нюренбергъ ухватился одной рукой за сундукъ, другой за кучера, чтобы не упасть.

— Это Новый мостъ называется или мостъ Валиде, а тотъ, что вонъ по дальше, Старый мостъ или мостъ Махмуда, пояснилъ онъ, уже не оборачиваясь. — Но у насъ въ Константинопол зовутъ ихъ просто: Старый и Новый. Нкоторые ихъ настоящаго названій и не знаютъ.

Проскакавъ по клавишамъ моста сажень тридцать, экипажъ остановился. Къ нему подскочили усатыя и бородатыя физіономіи въ длинныхъ блыхъ полотняныхъ балахонахъ, похожихъ на женскія рубашки, и въ фескахъ, а одинъ изъ нихъ схватилъ лошадь подъ уздцы.

— Батюшки! Что это такое? Что имъ нужно? Отчего онъ насъ не пропускаетъ? спросила испуганно Глафира Семеновна.

— Не насъ однихъ, а всхъ такъ. Нужно заплатить за проздъ черезъ мостъ, — отвчалъ Нюренбергъ и ползъ въ карманъ за деньгами.

— Сколько за проздъ слдуетъ? — задалъ вопросъ Николай Ивановичъ.

— О, вы, господинъ, ужъ не безпокойтесь… Я отдамъ, а посл подамъ вамъ самаго точнаго счетъ расхода. Нужно заплатить два съ половиной піастра.

— Это сколько-же на наши деньги?

— Около двадцати копекъ. О, въ Константинопол даромъ по мостамъ не здятъ, — деньги подай! — сказалъ Нюренбергъ, поругался съ балахонниками по-турецки и заплатилъ имъ, посл чего лошади похали.

— Въ какихъ они странныхъ балахонахъ, — усмхнулась Глафира Семеновна.

— И знаете, мадамъ, ихъ балахоны безъ кармановъ и безъ пуговицъ. Ихъ разстегнуть нельзя, а надо снимать черезъ голову.

— Это для чего?

— А чтобы проздную плату не воровали. Вонъ ихъ начальникъ стоитъ. Гд тутъ за ними усмотрть, когда большаго движеніе! Получитъ, сунетъ въ карманъ и кончено. А тутъ ужъ, когда некуда деньги сунуть, онъ и несетъ ихъ тотчасъ мостовому начальнику. Видли давеча? Какъ только я заплатилъ ему — сейчасъ-же онъ и понесъ деньги начальнику.

На мосту было еще многолюдне, чмъ въ улицахъ, по которымъ прозжали къ мосту. Толпа была еще пестре. Закутанныя съ ногъ до головы турецкія женщины изъ простого народа, съ лицами, закрытыми отъ подбородка до полъ-носа, вели ребятишекъ. Мальчишки были въ фескахъ, двочки въ платкахъ на головахъ, завязанныхъ концами назадъ, какъ ходятъ иногда наши бабы, и съ открытыми личиками. Шло мусульманское духовенство въ блыхъ чалмахъ съ ввитымъ въ нихъ кускомъ какой-нибудь зеленой матеріи и въ халатахъ. То тамъ, то сямъ мелькали далматинцы-красавцы въ своихъ блыхъ одяніяхъ, рослые черногорцы въ расшитыхъ синихъ курткахъ, въ маленькихъ круглыхъ плоскихъ шапочкахъ, тоже расшитыхъ, въ широкихъ красныхъ поясахъ, изъ-за которыхъ торчалъ цлый ворохъ оружія съ серебряной отдлкой — ятаганы, пистолеты. Показался старикъ блобородый турокъ, важно возсдающій верхомъ на маленькомъ пузатомъ осл, одтый по старотурецки — въ туфляхъ, въ блыхъ чулкахъ, въ широкихъ шароварахъ, въ куртк на распашку, изъ подъ которой виднлась блая рубаха, и въ большой чалм.

— Вотъ, вотъ настоящій турокъ! Вотъ какими я ихъ себ воображала! воскликнула Глафира Семеновна, указывая на комическую фигуру рослаго старика, возсдающаго на маленькомъ осл. — Вотъ такой-же точно турокъ и на табачной вывск передъ окнами нашей квартиры въ Петербург изображенъ. Точь въ точь. Только тотъ длинную трубку куритъ и сидитъ поджавши ноги калачикомъ.

— Теперь ужъ, мадамъ, здсь въ Константинопол, началъ проводникъ, — настоящихъ турецкихъ нарядовъ стыдятся. Простого краснаго феска уничтожила чалму, на всхъ появились такого-же пальто, какъ и мы носимъ, и турецкій нарядъ увидите только на самаго стариннаго стариковъ изъ стараго лса. Даже турецкіе попы въ Константинопол и т, мадамъ, не наднутъ вотъ такого громаднаго чалма, а сдлаютъ себ поменьше.