Незаметно для себя профессор задремал.

С дивана его столкнул сильнейший звонок в дверь. Он вскочил и подлетел к двери. За нею стоял все тот же Степа, в руке он держал оторванную от телефонного аппарата трубку, прижимая ее к уху, и как будто внимательно слушал.

– Да заходи ты, дурень! – сказал профессор и придвинул Степу так, чтобы закрылась дверь.

Степа сел в прихожей, достал из куртки пачку папирос, выдул одну папиросу, продул другую уже нормально и закурил.

– Есть будешь? – спросил профессор и метнулся на кухню, – сегодня у нас каша с молоком.

Степа согласно качнулся вперед и подавился дымом, закашлялся.

– Павел Федорович, – заговорил он корявым голосом, – простите вы меня за это самое!

Извинившись, Степа прошел, не раздеваясь, на кухню и сел напротив профессора.

– Но вы неправы! – скорбно утвердил Степа. – Вы неправы в самом важном вопросе!

– Степа, давай кушай, завтра разберемся! Давай завтра! – пытался успокоить студента Павел Федорович.

Степа опять согласно качнулся и опять закашлялся.

– Знаете, – сказал он вдруг, взмахивая ложкой, – а ведь я любил вас той самой, этой самой!

Проглотив кашу и выпив чая, он теперь замолчал.

Профессор говорить с ним в таком состоянии не собирался и все ждал удобного случая, чтобы уложить парня на диван: пусть проспится.

Степа согрелся и стал зевать.

– Иди спать, сынок, – сказал профессор.

– А вот здесь вы дважды неправы! – ответил ему Степа.

И тут же пулеметом выпалил ответ на тот самый вопрос, на который не ответил на экзамене. Причем рассказал с такими красками и со смаком, что Павел Федорович понял: Степа это все и раньше знал.

Когда студент закончил, на глазах профессора выступили слезы.

Степа сказал:

– Вот она, любовь, а вы говорите – обидно! Обидно кому? Если б я не знал, так и не знал бы…

– Но зачем, Степа? – утыкаясь взглядом в морозное окно, задал вопрос Павел Федорович.

Степа встал и пошел в прихожую.

– А что для вас важнее? – спросил он.

Входная дверь хлопнула.

Профессор тер пальцем щеку в том самом месте, где засыхала слеза…

Там в траве что-то шуршало. Подползавший трепет сворачивался в трубочку и тыкался в сердце. Лицо замерло, и сквозь чуть треснутое маленькое окошко засквозила влажная прохлада. Топающий дождь впивался в землю, и Ясельниковой становилось несколько легче в предчувствии худшего…

Но вот раздался стук в дверь. Яна Петровна резко взглянула в сторону крыльца – там сквозь прозрачную дверь стал виден силуэт промокшей женщины. Волосы ее свисали вниз так, что стали похожи на уши спаниеля, а сама она отчаянно дрожала и что-то бормотала.

Утро начиналось тусклое, и Ясельникова нехотя пошла открывать дверь. Сейчас она уже не думала о боли в сердце, а только старалась ступать аккуратно, не торопясь.

– Можно? – ступив на порог, спросила женщина и тут же смахнула с губ ледяные капли воды.

Ясельникова посторонилась и, глядя в пол, кивнула.

– Володя дома? – задала новый вопрос женщина, присаживаясь на скамейку на маленькой кухоньке у входа.

Ясельникова нахмурила лоб и выставила выпуклые морщины: будто не могла понять, о чем идет речь. И тут же, потеряв серьезность, кисло улыбнулась и ядовито сказала:

– Володя уехал вчера вечером.

После чего отошла в сторону и, сорвав грязное полотенце с крючка около рукомойника, бросила его женщине.

– Что вам надо? – спросила Ясельникова, глядя на просвечивающее платье женщины.

– Тогда я к вам! – вдруг сказала вошедшая, сняв босоножки и вытянув тонкие, почти куриные, ножки вперед; пошевелила пальцами.

– А в чем надобность? – от Ясельниковой веяло неясностью. – Что это вам не терпелось в такую рань?

– Я потому что спешила, – тихо, шепотом заговорила женщина, – я потому что встретиться должна… Да вот не успела, а он, думала, здесь… А впрочем, я все равно про вас хотела говорить.

Женщина подтянула к себе босую ногу и провела рукой по лодыжке.

– Вот ноги-то болят, – огорчилась она, – застудила, хуже некуда.

Ясельникова бросила взгляд на газовую плиту, но тратить газ не стала, тем более идти за водой.

– Да вы не беспокойтесь, – заметив выражение глаз Ясельниковой, сказала женщина, – я потерплю, мне бы только чайку горяченького. А уж потом все остальное.

Яна Петровна присела рядом на скамейку. Сырость утра, эта вот неприятная гостья, пожелавшая чаю и отчего-то пришедшая к ней за разговором, – все вместе наводило еще большую тоску. Словно чересчур утомившись, уткнулась она не понимающим ничего сознанием в повторяющиеся удары капель о деревянный карниз.