Порывы ветра закрывают двери в храм,

но служка их цепляет на крючке

из меди. Сжатый воздух бьет толпу

и колыхает древние ворота.

Рекой колотит великан себя по лбу,

вонзая клык сверкающий в кого-то

безвинного, в круги пернатых стай.

Бежит, звенит испуганный трамвай,

облитый леденящею водой,

звенит: «прости депо, прощай».

Потом стихает все. Дорога в рай открыта.

Летит капель над скошенной травой

и свежий ветерок несет избитый

слепой мотив про Мурку и любовь.

Летят машины в черноту

и в облаках полно проталин,

рыбак идет ловить звезду

на фоне харьковских развалин.

Будильник звякнет – и пора,

мужицкий выбор: быть свободным,

оставить стены в 5 утра,

дышать течением холодным.

Чтоб встретить солнце у метро,

в толпе, без страха и упрека,

и в небо щуриться хитро,

и выпить водки одиноко.

Ловите, рыбы, рыбака —

рыбак становится пейзажем.

Мелеет на земле река.

Осенний ветер, абордажем,

берет за бары рыжий сквер,

а после телеграф и бары.

Несет волной небесных сфер,

на экспорт, дыма шаровары.

Рыбак прилег на край дождя.

В машинах клерки едут мимо.

Патруль смеется, проходя:

всех веселее Петр и Дима.

Вот так, лежишь на мураве,

страна дает тебе свободу,

а также козырь в рукаве:

жить или сдохнуть. На погоду

скрипят ворота в небесах.

У речки квакают лягушки.

Воюет с дьяволом монах.

И нет ни смерти, ни подушки.

Лампа светит. Муха плачет.

Дождь стучит по крыше дачи.

Осень. Ангелы летят —

очевидцы спят.

Этот миг других пьянее:

мы вдвоем и жизнь светлее,

чем красивые слова.

Ты молчишь, во всем права.

И молчится – как поется.

По стеклу дорога льется,

поднимаясь над трубой

тишиною голубой.

Верится пропаганде

искренне и всерьез.

Я крепко пью на веранде.

Глядя на звезды, замерз.

Все же, не лыком шитый,

думаю что, на треть,

путь позади разбитый,

дальше – любовь и смерть.

Разбуди меня, нокиа пыльный,

среди яблочных рук, под звездой,

чтобы веки тяжелыми были

и трава угрожала росой.

Я не стану рассматривать числа.

Пусть твой голос из кокона сна

уведет за собою без смысла,

без иллюзий, без века, без дна.

Чтобы молнией небо могуче

шевельнулось в холодной воде.

Чтобы Родина плыла над тучей

в виде спутников, звезд и т.д

Потому что в заборе дыра

не замечена с высоты,

убегает щенок со двора

сквозь туман, фонари и сады.

Как он будет бежать в тишине

под колесами поездов,

и скулить свое счастье луне,

и визжать для ночных мотыльков!

Степь проста и мудра:

вот – трава, вот – ветра.

Вот – нет нас и кипит

каша из топора.

Облака удивительной формы

говорят над бескрайней землей,

посыпают дороги, сверх нормы,

небывалою тишиной.

Протекают ручьи сквозь солдата,

вырастает трава изо лба…

Об железку ударит лопата,

и встает на загривке судьба.

И уснула у кромки бетона,

на века, в безголосом песке,

твоя каска, звездою обожжена,

с ржавой дыркою в правом виске.

В одеялах труха и песок,

зимний ветер танцует в ногах,

по стене фиолетовый сок —

это сон, все бывает во снах.

Просыпайся, на улице дождь,

шелестит под колесами грязь,

в новостях из Америки вождь

говорит про культурную связь.

Между вечностью, мной и тобой

нитка тонкая, тоньше стиха —

мы как бусины с разной судьбой.

Мы листва, мы одеты в снега.

Мы вагоны спешащие и

одиночество в ж/д узле

превращается в соловьи

над дрожащим перроном во мгле.

Жан Овре***(1590 – 1622)

Устойчивость искать в изменчивости мира

Нелепей, чем латать в отрепьях ветхих дыры,

По морю в сите плыть, искать иглу в копне,

Висеть на волоске или перечить грому,

Взбираться на гору по склону ледяному,

Дом строить на песке и лед хранить в огне.

Блеснув на краткий миг, заходит солнце славы,

В меду любовных ласк есть горькая отрава,

С богатством не в ладу достоинство и честь,

Нет розы без шипов, нет встречи без разлуки,

Начала – без конца, а радости – без муки…

Изнанка темная во всем на свете есть!

Поль Верлен***(1844 – 1896)

Сегидилья

Еще ничью, почти нагую,

На черном канапе хочу я

Тебя ласкать, владеть тобой.

Ждет будуар нас желтый твой,

Как будто в восемьсот тридцатом.