Шрифт:
Мы прошли частоколом поднятых пик,
И я слышал его вопрос:
«Почему же я в городе не был взят —
По задворкам искать пришлось?»Он не звал нас, мы сами пошли за ним.
Был он строен, русоволос,
Вечерами мы часто вкушали мед
В тени виноградных лоз.А книжных червей он терпеть не мог,
Не желал принимать всерьез,
Только нас, рыбарей, он позвал в друзья —
Товарищей волн и гроз.Вы бы видели, как он, всходя на крест,
Исполнялся мощи и рос!
Если б кто-то сказал мне, что был он слаб,
Я бы череп тому разнес!Он сказал нам: «Увидите – буду жить!» —
И поправил волну волос.
«Что, красиво, как смелый идет на смерть?» —
С насмешкой он произнес.«Мне товарищ каждый, кто глух, незряч,
Оклеветан, голоден, бос —
Ибо только страдавший имеет власть!» —
Так говорил Христос.Многие тысячи шли за ним.
Сыном Божьим он был, Христос.
Но по крови своей человек он был —
Человека же нет без слез.И плакал он, когда кровь его
Обагрила серый утес,
Но как радость принял он эту боль
И как жизнь ее перенес.Вместе с нами закидывал сети он
И тянул корабельный трос,
Когда мы плыли в Геннисарет,
Ибо сердцем он был матрос.И были глаза то как пена волн,
То как тихий, бесшумный плес,
И не зря среди прочих он выбрал нас —
Властителей волн и гроз.Я видел тебя вкушающим мед, Я познал твою смерть, Христос.
Кеннет Фиеринг***(1902 – 1961)
Канун Святой Агнессы
Декорации: засиженное мухами утро понедельника,
Папиросный ларек без окон,
Две кривые улочки.
Действующие лица: шестеро полицейских и Луи Глатц.
Громыхание поездов предвещает грядущее чудо,
А тем временем Луи Глатц взламывает папиросный ларек
И выручает
S 14,92Офицер Доулан видит что-то подозрительное,
Он окликает взломщика,
Но опасный, обаятельный, косящий на один глазЛуи Глатц, этот бандит и гад,
Вынимает свой автомат
И: «Рат-а-та-тат,
Рат-а-та-тат»И офицера поспешно уносят.
Но Луи бежал, как шальная тень,
По улочке, узкой, как коридор,
И офицеры преследовали его,
Про себя повторяя: «Позор, позор!»И: «Рат-а-та-тат,
Рат-а-та-тат» —
Отвечал Луи, точнее его автомат.И тогда шериф Питер Вендотти откатился от своей жены,
Выкарабкался из постели и запрыгал, трясясь от холода,
По ледяному полу,
Слушая заикающуюся речь быстрой смерти,
Обретенной кем-то в открытой аудитории,
На опустевших ночных хорах.Выстрел, еще… Луи передернулся, заметался,
В его окровавленном черепе засело семь пуль,
И его несчастный мозг расплескался, как мыльная пена.
Потом он привстал, ухватился за водоразборный кран
И еще с полминуты не подпускал врагов.«Я не убит! – кричал он. – В меня никто не стрелял!» —
Разносился его вопль. – «Это не мне размозжили голову!» —
Раздавался хохот, – «О,
Будьте вы прокляты!»
И, пока он не сдох, этот гад,
«Рат-а-та-тат,
Рат-а-та-тат» —
Во тьме повторял его автомат.А офицеры полиции произносили как эхо: «Позор, позор!»
Ласковая музыка, похожая на стоны ветра
В занавешенных окнах и распахнутых настежь дверях.
Пароходная труба без всякой пользы резонирует доносящийся
откуда-то вызов.
Пространство протягивает свой луч сквозь крыши домов,
В лабиринты улиц.
Кирпичи крошатся, стены оседают.Душа Луи вылетела изо рта в виде котелка, сигары, коробки
Спичек и пыли, в которой он был распростерт.
Закройте окно у Доулана. У матери Луи тоже.
Засиженное мухами и тихо сходящее на нет утро понедельника.
Роберт Лоуэлл***(1917 – 1977)
В тюрьме
Завернутых в застиранный халат
По одному нас вводят в тесный дворик,
Где со стены взирает черный гомик,
И, смешанные с руганью, летят
Заигранные блюзы с балюстрад…
Рецидивисты с воем гнут решетки…Нас взяли из туннелей, от лопат,
От готовальни, от кирки, от щетки
И заперли. На сколько лет? Еврей
Забыл все заповеди. Дни поста
За Гарлем свой лишь помнит.
Ночь. Тщета.
Но чем сильней власть возраста и тьмы
Гнетет Адама, тем, видать, скорей
Кузнечик-страх пропилит дверь тюрьмы.
Фрэнсис Вебб***(1925 – 1973)
Старухи
Пора высаживаться. Из объемов, масс,
Из роста, возраста, призванья, пола…
Воскресный день. Плывут изгнанницы-суда,
Бесформенные тучки, как летучий газ,
Все что-то нюхающие на руинах мола.
Сын, муж, любовник встали на свои места —
Пора страстей прошла. Покой и пустота.