Вышедшая из Зала Анджелина Джонсон застала эту картину именно такой. В руке у гриффиндорки был номер «Ведьмополитена». Анджелина смотревал на них, и Седрик только сильнее обнимал Гарри, закостеневшего от своего любопытства и острого страха - что, если Седрик оттолкнёт его сейчас, оставит без поддержки, чтобы Анджелина не истолковала неправильно это объятие…

Каблучки Анджелины простучали мимо, постепенно затихая; она ушла, не сказав ни слова, а Седрик так и не выпустил Гарри. Гарри благодарно всхлипнул, чувствуя себя совершенно разбитым; помимо всего прочего, он ощущал идущую из Большого зала мощную волну негативных эмоций, направленную в него лично. Виски немилосердно ныли, и Гарри мог только надеяться, что на этот раз не дойдёт до такого, как в прошлый раз. Рядом ведь может не оказаться Добби и Снейпа.

– Ну всё, всё, успокойся, - шептал Седрик.
– Ничего страшного не случилось, все, чьё мнение для тебя важно, знают, что всё это грязная паршивая ложь, что она всё извратила и облила грязью, это ничего не меняет…

Гарри прерывисто вздохнул.

– Меняет…

– Что меняет?

– Я… я эмпат. Я чувствую чужие эмоции. Когда она написала первую статью, про чемпионов вообще, я почти умер, так меня все ненавидели, я их так раздражал, у меня раскалывалась голова, я бредил… это правда важно, что они обо мне думают… я же жить хочу…

Седрик присвистнул.

– Так вот куда ты на несколько дней пропадал… ничего… ты же как-то справился тогда? Попробуй сейчас заранее так сделать, пока не все прочитали.

– Меня как-то Снейп спас, я не помню, что он делал. Мне было слишком плохо,- Гарри уже почти совсем успокоился, хотя нарастающая волнами боль позволяла ему безошибочно представлять, как сотни глаз пробегают строчку за строчкой на развороте «Ведьмополитена», как поднимаются брови и сжимаются в линии рты, как растёт неприязнь к нему и отвращение.

– Тебе сейчас уже плохо?

– Да… но но так, как сейчас, нестрашно, я могу сварить себе какое-нибудь обезболивающее, оно сработает. Вот к завтрашнему дню, наверно, дойдёт до пика…

Седрик молча пригладил волосы Гарри и осторожно коснулся губами его лба.

– Я могу хоть чем-нибудь помочь?

Гарри честно прикинул, есть ли что-нибудь во всём этом, что было бы в силах Седрика исправить.

– Если меня не будет слишком долго, найди Снейпа. Больше никого не надо, они не знают, что делать, чтобы пройти ко мне - у меня защитное заклинание вокруг кровати.

– Но он же твой декан… разве он сам не заметит раньше, что тебя нет?

– Разве только когда я начну разлагаться и завоняю, - буркнул Гарри.
– А так до меня никому нет дела.

– Ты… серьёзно?

– Серьёзно, - Гарри отстранился от Седрика и поправил сбившиеся набок очки.
– Знаешь, не пойду я пока в Большой зал… мне ещё объясняться вечером с Элоизой…

– И под всеми этими эмоциями кусок в горло не полезет, - понимающе подсказал Седрик.

– Для неэмпата ты удивительно догадлив, - ухмыльнулся Гарри.

– Ага… погоди, - Седрик покопался в сумке.
– Мне вчера из дома прислали, моя бабушка обожает развлекаться с кулинарией… Вот, возьми.

Гарри не решался протянуть руку к предложенному свёртку, от которого пахло ванилью.

– Что это?

– Домашние конфеты. Я вообще-то собирался скормить их Анджелине, но, во-первых, тебе нужнее, во-вторых, она вряд ли поняла всё правильно.

– Ты с ней из-за меня разругался…

– Не бери в голову. Там не было ничего серьёзного. Бери конфеты, а то обижусь.

Гарри, в полнейшей растерянности, взял. Он знал бы, как отреагировать, начни кто-нибудь пуляться в него заклятиями или попробуй унизить. Но такое доброжелательное отношение к источнику большей части своих проблем ставило Гарри в тупик.

– Вот и молодец, - улыбнулся Седрик.

Послышался шум шагов; большинство студентов закончили обедать и направлялись теперь на занятия.

– Ого, нам пора рвать когти, - Седрик скорчил смешную рожицу.
– А то нас растопчут… Увидимся, Гарри.

Седрик помахал Гарри рукой и зашагал прочь. Гарри, всё ещё ошеломлённый, поступил так, как ему подсказал инстинкт самосохранения - схватился за портключ и переместился на третий этаж. На Трансфигурацию он пришёл первым, благодаря Мерлина за то, что при МакГонагалл все будут держать рот на замке, а всякие гадкие статьи - при себе. Никому не хотелось терять баллы своего факультета, а Минерва МакГонагалл одинаково сурово относилась к любым ученикам, посмевшим нарушить железную дисциплину на уроке.