О жизнь! Ответь мне только на один вопрос,

Ну, почему, прожив тебя, я слаб и беззащитен?

При помощи твоей я до восьмидесяти дорос,

И к каверзам твоим весьма привычен.

Ответила подруга давняя моя:

«В борьбе со злом ты не имеешь больше силы,

А я устала защищаться от людского зла,

И даже если бы меня об этом попросили!

Всю жизнь боролись мы с тобой со злом.

Которое частенько нас с тобой кусало,

Как Дон-Кихот по мельнице мечом,

Наотмашь били мы, куда попало.

Ведь я была с тобой, но вот пришел конец,

А ведь усилья наши были не напрасны.

Как правдолюбцам, нам Господь надел венец,

За те прошедшие труды, которые прекрасны».

Еще сказала: «С парикмахера бери пример,

Надеюсь, ты его слова понять сумеешь.

Последний раз, закрыв цирюльник дверь,

Сказал: «Как ни старайся, всех не перебреешь».

Попробую ночное диско описать

В его безудержном вращеньи,

Ритм сумасшедший передать,

Ночного удивительного заведенья.

Кривлянье обезьяней суетой,

Бесстыдные и наглые телодвиженья,

Нет тут следа от трезвости дневной,

Тут примитивного тату и пирсинга смешенье.

И в полутьме крученье тел – тоска,

Девиц раздетых донельзя кривлянье,

Партнеров челок модных «крутизна»,

Происходящего – мое непониманье.

От «экстази» и выпивки глаза на лоб.

И потных тел какое-то мельканье,

И децибел невыносимых потолок,

Их уши рвущее звучанье.

Мельканье тел, мельканье глаз,

Лишь к сексу голое стремленье,

Все выставляется лишь напоказ.

Ну, к сучке кобеля природное стремленье.

Но у животных все природою разрешено,

Там нет стыда, они его не знают,

Как Ева и Адам в раю давным-давно,

Но мы не кобели и сучки, неужели этого не понимаем.

«Мечты – мечты, где ваша сладость?»

Как поговорка вечная права,

О, где ты, мир чудесных сказок,

В котором молодость моя прошла.

Мечты, ушедшие в туманы безвозвратно.

Напоминают сердце моему о том,

Давно ушедшее я не верну обратно.

Оно кружится сморщенным листком.

О, женщины мои, меня не узнавая,

Они о прежней позабыв любви,

Брели своим путем, не зная,

Что за окном, недалеко, погибшие мечты.

Я, сидя у окна, увидел в старческой разрухе

Тех женщин, что любил в те времена,

Уж не звучат давно шопеновские звуки,

И не доносятся ко мне любви слова.

И пусть кружится, в осень оседая,

То, что не может жизни возродить,

Придет весна, и старость отвергая,

Любовь бессмертную нам сможет подарить.

Недавно книгу я случайно приобрел,

И в ней о веке девятнадцатом прошедшем говорилось,

Я так был рад, что я ее прочел,

И что с людьми за эти двести лет случилось.

На двести лет назад вдруг жизнь перенеслась

В тот «век серебряный», блестящий,

Когда «эмпайра стиль» дошел до нас,

Чудесный стиль, каким он был изящным.

Исчезли кринолины, фижмы навсегда,

Их заменили чудные в шнуровочке корсеты,

И девушки тонюсенькие, как оса,

На каблучках скользили по паркету.

Часы отмеривали время, не спеша,

И снежный вихрь гонялся за пролеткой,

А в ней, бывало юноша дрожа

Признания в любви шептал красотке.

Ведь делалось в том веке – все для красоты,

Фронтоны на домах, оконные оплетки,

Просторы площадей, цветущие сады,

Чудесные и легкие венецианские решетки.

Без крепостного права расцвели

Сословья русские в том времени невероятно,

Крестьянин русский – кровь земли,

В одежде выглядел и скромно, и опрятно.

Венецианова картину посмотри,

Там девушка-крестьянка пашет поле.

Какой кокошник, платье до земли,

Руками сделанная ткань в цветном узоре.

На девушку приятно мне смотреть,

Достоинство и честь в ней отражались,

Тысячелетняя традиция – ей не перечь,

В том девятнадцатом Венециановым отображалась.

Там, в девятнадцатом, сомненья были у людей,

Все правильно, иль поступают не по Богу,

Стеснялись, жили в скромности, пытались поскорей

Исправить, может быть, ошибки – выйти на дорогу.

Ну, посмотрите фотографии профессоров,

Что юность нашу и надежду обучали,

Какое в них достоинство и жизни знание основ,

Кого в двадцатом вдруг мы потеряли?

Великий век, как одарил всех нас,

Созвездием имен великих в мире,

Имен, которые не услышишь ты сейчас,

Они бриллиантами сверкают в памяти поныне.

Чайковский, Мусоргский, Шопен, там Шуман, Бах,

Там Гайдн, Глинка, Моцарт, Шуберт и Сальери,

Бетховен, Вагнер, Лист, Бизе и Оффенбах,

Россини, Донацетти, Штраус, Брамс – закончим на примерах.

Созвездию космической «Плеяды» не вместить

Тех звезд блистательных в свои пределы,

Какой же горстью бросил их Господь, чтоб освятить

Нам землю грешную в своих наделах.

А с техникою там невероятное произошло,

Почти до окончания века ведь ни электричества, ни газа,

О радио, машинах ведь не знали ничего,

С болезнями бороться как, как победить заразу?

О самолетах, космосе и атомных АЭС

Ведь в восемнадцатом и не мечтали.

Не знали «Handy», что берешь ты в лес,

О поездах и телевиденье и не подозревали.

Рентген и Нобель, Форд и Эдиссон,

Ампер, Вольт, Пастер и Тесла,

А братья Райт и Даймлер-Бенц, нет – это был не сон,

Там, в девятнадцатом, они творили вместе.

Художники блестящей бесконечной чередой

По веку девятнадцатому прошагали,

Чернил не хватит описать всех тех картин порой,

Которые в музеях вы видали.

Сера и Гойя, Ренуар и Пикассо,

Ван Гог, Дали и Репин живописью потрясали.

Тулуз Лотрек, Крамской, Синьяк, Коро,

Там, в девятнадцатом, все это создавали.

А прозы и поэзии не счесть,

Что нам оставили писатели, поэты,

Прекрасные творенья их не перечесть.

Не хватит человеческого времени на это.

Там, в девятнадцатом, река была рекой,

Ты мог пригоршнями испить ту воду.

Попробуй-ка сейчас, читатель дорогой,

С дизентерией будешь под больничным сводом.

Сейчас и в лес не хочется идти,

Ведь гриб в обнимку с радиацией, не знали?

Ее в нем столько, в крик кричи.

Эх, лучше счетчик Гейгера глаза бы не видали.

Крестьянин свой заладил бреде пек. [22]

Его под водоросли сунул, топнул ножкой,

И рыбу из него ты только собирай, дружок,

Из бредня высыпется полное лукошко.

А дальше. Божеский закон – он ведь суров.

Живите на земле, плодитесь, размножайтесь,

Несбыточных не будет больше сладких снов, «Серебряный» не повторить, и не пытайтесь.

P. S.

Лукошком рыбу больше не поймать,

А время нам теперь уж не замедлить.

Мне кажется, почти в средневековье мы опять,

Ведь человеческую жизнь копейкой можно мерить.

Всю душу я разбередил и растревожил,

Все те, с кем время проводил когда-то я,

Пришли ко мне, но в старости, похоже,

Не постарев, красивые, как в юные года.

Встречался с ними я играючи тогда,

Без слов любви и обещаний,

И расставался просто, как всегда,

Забыв назначить новое свиданье.

Как буквы алфавита, помню я,

Часы ночные познаваний,

Я не забуду ни за что и никогда

Минуты сладостных свиданий.

Во всем я благодарен вам, красавицы мои,

Ни за какие блага не отдам минуты дорогие,

Вы отдавали бескорыстно мне тела свои,

Свои тела и души, не чужие.

Я с наслаждением входил в ту глубину,

В необъяснимую, ту, из которой вышел,

Известна Богу только одному

Та глубина Греха, что осужден всевышним.

Одна беда была лишь только в том,

Что не было Любви в свиданьях.

Был плотский грех тогда вдвоем,

Грех без любви и без страданий.

Божественная библия всегда во всем права,

Что целомудрие всегда всего дороже,

Прелюбодейство – грех. Те вечные слова,

Которые единственно лишь с правдой схожи.

Я вами был немыслимо испорчен навсегда.

Истратив свежесть чувств, их чистоту почти задаром,

Я лучше б женщин меньше знал тогда,

Но поздно, и гори воспоминания пожаром.

Хотел бы чистым быть пред Богом я.

Но время – время ничего не позабыло…

Не получается, виновный пред тобой всегда,

Я получу свой приговор за все, что было.

Ах, осень – осень! Ты печальна и прекрасна…

Сегодня расстаюсь охотно я с тобой,

И цвет листвы твой желто-красный,

Кружится над моею головой.

Твой желтый лист, кружась, напоминает,

Что исчезают в никуда мои года.

Я не хочу, чтоб осень золотая

Вдруг повторила слово «никогда».

Как не хочу его я больше слышать,

В осеннем увяданьи затерялся я.

Моя душа сейчас весною дышит,

Надеждой, что пока жива, не умерла.

Весенней просинью хочу я насладиться,

И в синем небе встретить стаи лебедей,

И как они, на воду опуститься,

Качнуть звезду, что отразилась в ней.

Ты, осень, никогда не станешь вдруг весною,

А мерзлая земля не одарит цветком,

И голубь под дождем осенним над землею

От счастья не закрутится винтом.

Вот это «никогда» конец напоминает,

Поэтому спешит в весну моя душа,

Она бежит туда, где смерти не бывает,

Где солнце светит в тех краях всегда.

Жизнь, не спеши! Я умоляю!

И кнутом мне душу не крови.

Наказание мое я знаю

За мои суетные грехи.

В непогоду испугать меня желая,

Кнут держала наготове свой,

Из Отчизны человека изгоняя,

Саркастически смеялась надо мной.

Благодарен все равно тебе отчайно.

За подарок самый дорогой,

Что преподнесла мне не случайно,

За слова: «Люблю тебя, ты мой!»

Те слова, которые объединяют,

Жизнь на счастье подарила нам.

Здесь я не один, и мной играя,

Раздели себя, теперь напополам.

Пусть две эти половинки жизни

При слиянии между собой,

Боль от расставания с Отчизной

Нам смягчила в стороне другой.

Нет, она не будет дубликатом

Той страны, что за спиною там.

Здесь в основе жизни тот же атом,

Только не расколотый напополам.

Куда бежать – куда? Скажите мне!

Исчезнуть в горе иль несчастье,

Или туда за пятьдесят назад, к весне,

А може, оставаться там, где оказался в одночасье.

В той осени, где нахожусь теперь,

С небес я вижу предопределенье,

Где будущее – только ряд потерь,

Где осознание своих ошибок без сомненья.

Ну, некуда, хотя хочу я убежать,

Ведь в прошлое вернуться невозможно,

А будущего мне приказано не знать.

Его Господь подарит мне, возможно.

Там в прошлом – в той сияющей весне.

Где детство светлое с любимой мамой,

Где кувыркались голуби в небесной синеве,

Где мне уже не быть, оно в туманах.

А будущее – ведь оно покрыто пеленой,

Через которую не видно света,

А дни идут скучающею чередой,

Я жду хотя б во сне из прошлого привета.

Итак, я должен оставаться там,

Где Бог велел мне оставаться,

А прошлое свое я подарю мечтами.

Которым, к счастью, я могу предаться.

Слезами счастья оплатить ему

За те счастливые любви мгновенья,

Так Бог велел, и только потому

Узнал я в юности Любви прозренье.

Я должен оставаться там, где должен быть,

Я в прошлом пережил свои пределы,

И в ненависти, и в любви придется жить,

Пока мой дух не воспарит над бренным телом.