И мы идём.

Глава 9. Разговоры позитивные и не очень

Свеча, заключённая в хрустальный подсвечник, рассыпает по сторонам тысячи крошечных искр. Играет негромкая музыка, ненавязчиво, дабы не отвлекать посетителей, пожелавших зайти отобедать в этом заведении.

Снейпа здесь, очевидно, знают хорошо, потому что сразу, как мы заходим в зал, нас со всем вниманием усаживают за столик, огорчённо посетовав, что мистер Снейп заглядывает в последнее время крайне редко, и что это большая честь, и что очень рады нас видеть, и так далее.

Спустя час у меня уже есть чёткое убеждение, что кормят здесь, как, впрочем, и обслуживают, отменно. Но это убеждение так и остаётся где-то на заднем плане, потому как главное - это то, что мы разговариваем. Вернее, в основном говорит Снейп, а я по большей части помалкиваю, лишь иногда задавая вопросы. Потому что когда он говорит - увлечённо, интересно, порывисто - невозможно оторваться и отвлечься. Так же, как и от его горящих глаз.

Он легко меняет темы разговора и углы зрения, показывая мне то, о чём говорит, с разных сторон, расцвечивая яркими красками собственных ощущений, окуная меня в них по самую макушку. Я понимаю, почему его персона пользуется такой популярностью на всевозможных семинарах и симпозиумах - таким тембром голоса и с такими модуляциями можно держать аудиторию в кулаке по пять, десять часов без перерыва. И она всё ещё будет готова слушать и слушать его. Конечно, смущённо хмыкаю в уме, если в качестве этой аудитории не выступают тупые, не желающие учить уроки и ничего не понимающие в ораторском искусстве ученики.

Прежде я не знал, что можно, например, говорить о предмете, который он преподаёт - так. А теперь я слушаю, и ощущаю запахи полыни, чувствую кончиками пальцев колючую пушистость стеблей весенних первоцветов, вижу белизну распускающейся акации. Раньше для меня всё это были лишь ингредиенты.

Все разговоры так или иначе касаются его работы, но всегда это - по-настоящему интересные истории.

Он рассказывает о прошлогодней Пражской конференции и делает это так увлечённо, что ловлю себя на мысли - я ревную. Ревную к узким мощёным улочкам и красным черепицам крыш, к вечерним фонарям и музыкальным фонтанам. К Карлову мосту с его пёстрой толпой, к его художникам и музыкантам, и даже к старому шарманщику, крутящему свои незамысловатые мелодии. Он брёл по этому мосту и, наверное, кинул в потрёпанную шляпу шарманщика или футляр скрипки музыканта несколько монеток.

Вздыхаю. Мне нечего рассказать в ответ и, наверное, я неинтересен как собеседник.

Меня и мои извинения мягко обрывают, потому что для меня всё ещё только начинается, и, кто знает, может быть, я тоже когда-то - да, Поттер, и нечего так скептически улыбаться - тоже заблужусь среди петляющих улочек Праги и поднимусь на ратушу, и постою на набережной Влтавы.

День тает быстро, словно липкий леденец в ладошке ребёнка. Мне жаль каждой утекающей минуты.

* * *

Я редко испытываю желание рассказывать кому-нибудь что-то сверх необходимого минимума. К тому же, я с удивлением понимаю, что вообще никогда ни с кем не говорил прежде просто так, чтобы рассказать, а не донести информацию, чтобы поделиться ощущениями, а не фактами. Северус Снейп всегда интересовал собеседника как преподаватель или ученик, союзник или противник, передатчик сведений или их хранитель. И никогда как Северус Снейп.

Оказывается, мне очень легко рассказывать ему без разницы, о чём. И, оказывается, время при этом самым коварным образом мчится быстрее, чем обыкновенно это бывает в чьей-либо другой компании.

И, что самое примечательное, мне внезапно - после вскользь оброненной Поттером фразы - становится ужасно интересно послушать о профессиональном квиддиче и первой мировой десятке игроков, и ещё о том, как в прошлом году была жестоко засужена команда Нидерландов, и о новом образце квиддичной формы сборной команды Англии. Апотом мне становится крайне любопытно узнать о бесчинствах, творимых профессорами в последнюю сессию и о… в общем, всё, что угодно, если об этом говорит он.

Мороженое в его вазочке уже давно растеклось в лужицу, а он, забыв обо всём, увлечённо рассказывает, как впервые узнал о своей способности понимать серпентарго, размахивая руками и широко улыбаясь воспоминаниям.

* * *

Было так естественно спросить, как он планирует убивать остаток этого вечера, и, услышав, что ничем особенным, кроме работы в лаборатории, он заняться не собирался, заявить, что мне всегда хотелось улучшить свои познания в области зельеварения.

Я рад, что этот вечер не заканчивается так сразу, и что, притянув меня ближе и обняв за плечо, Снейп аппарирует прямо к своему дому.

Элементарные истины, о которых я знал в теории, прекрасно подтверждаются на практике. И что необходимо быть по-настоящему заинтересованным в том, что ты делаешь, и что в хорошей компании любая, даже самая, на первый взгляд, скучная работа, становится привлекательной, и что самый лучший стимул чему-то научиться - это искреннее желание… Не то чтобы я этого прежде не знал, но именно сейчас, работая бок о бок со Снейпом, я начинаю воспринимать всё по-новому. Не кривлюсь в ответ на замечания, потому что понимаю - он делает их не от праздности и желания ткнуть меня носом. Слушаю его, раскрыв глаза и уши, впитываю каждое слово, не думаю о посторонних вещах… Ну, разве только о том, как споро порхают его руки над столом, как точны движения, как внимателен взгляд, как замирает моя ладонь, случайно соприкоснувшись с его пальцами…

– Поттер, ты скоро всё в пыль размелешь, а надо только на мелкие кусочки.

– Угу, - утираю откуда-то появившийся пот - в своё время на уроках я никогда не упахивался до такого состояния - и оставляю стрекозиные крылья в покое.

– Смотри, вот здесь надо резать не поперёк, а чуть по косой, чтобы волокна стебля перерубались не грубо, а плавно, - его пальцы обхватывают мою руку, сжимающую нож, и мягко направляют.

И почему я раньше всегда считал, что любое замечание - это попытка унизить, а не просто желание научить меня чему-то?