— И что вы хотите купить О'Лири?

— Совершеннейшую мелочь, несколько имен. А конкретно: имена агентов, которые работали по этому делу на вас, д'Антрагю и на моих работодателей.

— Вы с ума сошли, О'Лири! Или вы надо мной смеетесь?

— Да что вы, я не осмелился бы насмехаться над послом Его Королевского величества Людовика XVIII. По соверену за фамилию, но предупреждаю, кое-что я и так знаю, и если замечу, что вы имена придумываете, не заплачу ни пфеннига!

— Вы оскорбляете меня, О'Лири! Это… это просто недопустимо!

— Абсолютно с вами согласен, господин граф. По два соверена за имя.

Воцарилось молчание, но оно было кратким, как и румянец на лице Гимеля, когда граф мягко начал:

— Впрочем… Я могу это сделать, дело их, совершенно третьеплановое, уже завершено. Большинство из них покинуло Пруссию перед вторжением французов. Правда, я не всех и знаю. Д'Антрагю ориентировался лучше, это он держал все нити…

— К делу, господин граф, к делу, — подогнал его Батхерст.

— Вы сказали, О'Лири, по пять соверенов за имя?…

— Я сказал: три.

— Excuse-mui, видимо, я ослышался. Так вот… Товене [152] , через которого д'Антрагю установил контакт со мной, потом де Тилли [153] , который, являясь камергером Фридриха-Вильгельма и его придворным куплетистом, обнаружил автомат. Де Тилли покинул Берлин перед самым приходом французов. Потом… де Мартанже [154] , через которого, если я не ошибаюсь, д'Антрагю контактировал с Питтом и вашим начальником в Лондоне. Фоше-Борель [155] , берлинская книжная лавка которого была контактным ящиком; потом его кузен Витель [156] и несколько давних партизан Агентства [157] : Ферроне, Мартиньи, Пескатино [158] …

— Хватит! — воскликнул Батхерст, — в противном случае, я выйду отсюда без гроша. Ладно, вот деньги. Еще меня интересует, кто из них знал об автомате и о проекте выкрасть его.

— Об автомате — де Тилли, о нашем плане — никто. Возможно, Фоше-Борель о чем-то догадывался, опять же, не забывайте о «Жан-Барте» и его людях.

— Пора прощаться, господин Гимель!

— Так, но я выйду отсюда первым. Вы подождите здесь до темноты, а потом мой человек переправит вас в Гамбург.

Он встал из-за стола, собрал соверены со стола и впервые за этот день улыбнулся.

— Et quelle affaire ne fait point ce bienheureux metal, makre du monde, la clef des coeurs? [159] … Это из Лафонтена, дорогой мой О'Лири. Прощайте, и не думайте обо мне плохо.

— Ты слишком грязен, чтоб я плевал на тебя! Это из Шекспира, — ответил Бенджамен, но стоящий уже в двери Гимель его, видимо, уже не услышал.

После наступления темноты проводник перевел их через границу и по тайному проходу завел в стены Гамбурга. Разместились они на постоялом дворе «Баумхауз» и договорились с Мирелем, что выступят в дорогу рано утром.

Проснулся Батхерст очень рано. Из окна своей комнаты он наблюдал приятный вид на спящий порт, настолько забитый судами, что казалось, будто все корпуса, мачты и реи сплелись в одну паутину, которую никакому Нептуну уже никогда не распутать. Чуть поближе были видны шпили церковных колоколен, а по бокам — царящие над городом ветряные мельницы. Солнце еще не взошло, когда все уселись в две повозки Миреля, украшенные цветастыми надписями, эмблемами, плакатами, шарфами и увешанные всяческими кухонными принадлежностями. Сам Мирель ехал в первой повозке со своей половиной, которая немногим уступала ему телом (черт подери, как они занимаются любовью?! — подумал Бенджамен), с двумя детьми и двумя членами труппы, канатоходцами. Остальные повозки должны были ожидать возле Ленцена, за Гамбургом.

Из города выехали без трудностей. Поначалу продвигались вдоль заполненной островками и рыбацкими лодками Эльбы, оставляя за собой городской пейзаж, разве что башни церкви святого Михаила еще спорили с расстоянием, но вот и они исчезли из виду. Река все больше удалялась и все реже отблескивала между холмами, а после полудня и она скрылась с глаз.

В тот день они доехали до Ешебурга и остановились в придорожной харчевне, заполненной усталыми и ранеными солдатами непонятно каких соединений, пьющих и проклинающих судьбу, как только могут проклинать ее разгромленные солдаты и банкроты. Вслух говорили, будто пруссаки, которым удалось уйти целыми из под Иены, желают занять Любек, и что на Гамбург идет сильный прусский корпус, чтобы закрыться в городе и защищаться от идущих за ними французов. Батхерст вспомнил, что об этом же говорили и в Гамбурге, и что много спорили о том, нарушат ли пруссаки нейтралитет города. Все это не придавало оптимизма, поскольку, хотя нараставший хаос теоретически был ему союзником, точно так же он мог оказаться в результате губительным. В отличие от своих компаньонов, в особенности же Робертсона, Миреля и его жены, Бенджамен ел немного и без аппетита, вызывая тем самым озабоченную заинтересованность хозяина харчевни.

— Ein junger Mann soli tiichtig essen und trinken, sonst wird er mager, murrisch und kranklich! [160]

— E vero, signore! — просопел Мирель. — Si deve mangiare molto! [161]

Расстояние более чем в семнадцать миль до места встречи они преодолели за пять дней. Несмотря на то, что Батхерст все время подгонял, за день они могли проехать всего лишь три-четыре мили. Каждую повозку тянули по два могучих булонца [162] , которые шли живо, но у них не было замены, поэтому требовался отдых, так что они никак не могли сделать больше, тем более, что дорогам в северной Германии было далеко до баварских и гамбургских, а сейчас эти дороги, к тому же были забиты массами солдат.