Шрифт:
В этот момент в кафе зашел мальчик и заказал что-то за барной стойкой.
— Хасан, новый посыльный Фарси и дальний родственник Самада, — кивнул Карам в сторону парня, с наслаждением уплетающего фалафели.
Салман решил забрать свои инструменты и прежде всего тетради из дома Карама. Он должен был развязаться с ним как можно скорей. И уж во всяком случае, не участвовать в его темных делишках. Он скорей помрет с голоду, чем еще хоть раз зайдет к нему в кафе.
Всю ночь Салман не сомкнул глаз. И не только разочарование в бывшем друге мучило его. Мысли одна ужасней другой приходили в голову. Неужели Карам с самого начала использовал его, чтобы шпионить за Хамидом Фарси? А может, это он подослал его к жене каллиграфа, чтобы сделать ее любовником? Так он отплатил за свое спасение? Карам неоднократно давал понять, что ни во что не ставит благодарность. Он мог кого угодно обмануть и лебезил перед кем угодно. Что, если он специально подсунул Салману Нуру? Сможет ли Салман после этого относиться к ней по-прежнему? Ответа на этот вопрос он не знал, но решил немедленно поделиться своими сомнениями с Нурой, пусть даже сам пока еще ничего не понимал. Сара как-то говорила ему, что умалчивание — первая трещина в отношениях. За ней обязательно последует другая, пока наконец любовь не распадется на тысячи осколков.
Но Карам ни о чем не должен подозревать, пока Салман не перевезет свои вещи в надежное место. Самое главное — тетради. В двух из них было все то, чему он научился за время работы в ателье Хамида: технические приемы и советы мастера, рецептура чернил, состав и секреты красок и корректирующих карандашей. Но особенно дорожил он третьей тетрадью, где Нура записывала ответы на его вопросы, которых, после знакомства с биографией Ибн Муклы, у него становилось все больше. Нуре нравилось помогать Салману: ей доставляло удовольствие рыться в библиотеке мужа, да и время за книгами летело быстрее. Салман с жадностью выслушивал все, что она рассказывала ему о каллиграфах, каллиграфиях и секретах старых мастеров. В благодарность он так нежно целовал ей пальцы и мочки ушей, что Нура не выдерживала и кидалась к нему в объятия.
— С такой учительницей трудно ограничиться одними вопросами, — смеялся Салман.
До своей квартиры он добрался только в половине второго. Открыл окна и двери, подмел и протер влажной тряпкой пол, поставил на стол блюдо со свежими кексами и вскипятил воду для самого лучшего чая, какой только нашел у торговца с Прямой улицы, как раз напротив поворота на рынок специй Сук-аль-Бусурия.
Сердце Нуры забилось, лишь только она увидела Салмана. Он стоял, прислонившись к двери своей квартиры на левой стороне прямоугольного Двора милосердия. Улыбнувшись, он пошел ей навстречу, несколько торжественно и сдержанно поздоровался и, по обычаю гостеприимства, первой пропустил в дом.
Нуру удивила царившая в комнатах чистота и безукоризненный порядок. Салман прочитал это в ее взгляде.
— Всего-то дел было на два часа с четвертью, — усмехнулся он.
Потом снял с гостьи пальто и застыл, любуясь ее новым платьем.
— Ты похожа на фотографию из модного журнала, — заметил он, обнимая ее.
Нура хотела поблагодарить за комплимент, потому что сшила это платье сама, но губы оказались заняты другим. Они опомнились лишь в постели, голые и потные.
— Ты забыл запереть дверь? — испугалась Нура.
— У нас не запирают дверей, и до сих пор ни у кого ничего не пропадало, — ответил Салман.
Нура задумчиво смотрела на юношу, пока они пили на кухне чай.
— Нам надо бежать из Дамаска, — сказала она. — С тех пор как я тебя полюбила, жизнь с ним стала невыносимой. Здесь у нас нет будущего. Он убьет нас. Но мы найдем место, где сможем спокойно любить друг друга день и ночь. — Она улыбнулась своей наивности. — Разумеется, мы еще будем зарабатывать на жизнь. Я умею шить, а ты — делать каллиграфии.
Салман молчал. Соблазнительная картина, обрисованная Нурой в нескольких словах, шокировала его.
— А если они все-таки до меня доберутся, — продолжала она, — ни минуты не пожалею о том, что была счастлива с тобой хотя бы неделю.
— Они нас не найдут, — уверенно возразил он. — Мы будем жить как можно незаметнее, и чем больше город, тем это легче.
— Алеппо, — предложила Нура. — Второй по величине город Сирии.
Салман предложил Бейрут, потому что слышал, что именно в ливанскую столицу стекается большинство изгоев мусульманского мира, но она переубедила его тем, что для отъезда за границу нужно будет оформлять много документов, кроме того, в Алеппо замечательная кухня, и в этом отношении он даст фору и Дамаску, и Бейруту.
— Мне нужны две твои фотографии паспортного формата, на которых были бы видны оба уха.
— Оба уха? — удивился Салман. — Тут паспортного формата будет маловато, нужно панорамное фото.
Несмотря на напряженную обстановку за столом, Нура так захохотала, что подавилась и закашлялась, поставив чашку на стол. Смех Салмана словно очистил ее сердце. Он был сухой и беззвучный, как у астматика, а не звонкий и заливистый, как обычно. Нура случайно сдвинула с места стул, и тот, как ей показалось, тоже радостно скрипнул. «Он даже стулья заражает своим весельем», — подумалось Нуре.
— Кстати, о фотографиях, — продолжила она, успокоившись. — Очень тебе советую забрать все негативы снимков книги Хамида, пока это не сделал Карам. Я вспомнила о них прошлой ночью. Мой муж говорил о взломе шкафа в его ателье несколько дней назад. Он упомянул, что в той книге — история каллиграфии, со всеми ее техническими премудростями, философией и прочим. Ты рисковал всем и имеешь на это право. Кто знает, возможно, тебе это еще пригодится.
— Но что мне сказать фотографу? — недоумевал Салман. — Негативы принадлежат Караму, он оставил их у него на хранение на случай, если станут обыскивать его дом.