Уже на следующий день после его отъезда сотрудники ателье стали сокращать рабочее время, перемежая его со все более длительными перерывами и перекурами.

Самад был отличным техником. Он уверенно владел всеми приемами каллиграфии, но ни на йоту не отклонялся от предписываемых стандартов.

— Не нарушив правил, ты никогда не станешь мастером, — говорил ему Хамид.

Но у Самада не было ни фантазии, ни честолюбия. Он не стремился, как Фарси, жить только ради каллиграфии. Он обожал свою жену и троих сыновей, любил готовить им еду и петь с ними песни. Семья была для него всем, а каллиграфия — всего лишь хорошей профессией, позволяющей добывать деньги. Конечно, он никогда не признался бы в этом мастеру, иначе немедленно лишился бы места. За десятилетия совместной работы Самад стал правой рукой Фарси. Никто не платил бы ему больше.

Но Самад никогда не упускал случая похвалить коллег, и за это они любили его. Хамида же боялись, поэтому всегда радовались, когда тот уезжал в командировки. Вот и на этот раз Самад отпустил всех почти сразу после обеда. Лишь один сотрудник остался дежурить на телефоне до шести.

Хамид Фарси вернулся в Дамаск в плохом настроении. Заседание в Алеппо прошло не так, как ему хотелось, да и заказ в Стамбуле получил каллиграф из Египта.

— Турки хотели дать работу мне, но представитель Саудовской Аравии предпочел египтянина, потому что решил, что я шиит. Он думает, если моя фамилия Фарси, что означает «перс», то я непременно должен быть шиитом, — возмущался он.

О конгрессе в Алеппо он ничего не рассказывал. Каллиграфы громко протестовали против школы в Дамаске. Почему бы не устроить ее на Севере, вдали от властей? И кто, собственно, заправляет в Лиге? В стране демократия, а каллиграфы живут по законам халифата, и Великий магистр передает свой пост выбранному им же преемнику. Так не пойдет!

Хамид оставался непреклонен. В конце концов каллиграфы успокоились и в открытом голосовании дружно выступили за школу в Дамаске.

— В Алеппо любят поспорить, но — в отличие от Дамаска — никогда не подводят друзей, — с гордостью заметил председатель секции.

Его слова больно задели Хамида.

Позже Фарси понял, что в Алеппо все получилось вовсе не так плохо, как ему казалось поначалу. Он познакомился с каллиграфом Али Бараке, маленьким молодым человеком, который неизменно держался стороны Фарси и не слушал никаких обвинений в его адрес. Али Бараке буквально смотрел ему в рот. Именно поэтому позже Фарси выбрал его в качестве своего преемника. Помимо всего прочего, он надеялся таким образом завоевать симпатии северян. Но было поздно.

Только переступив порог ателье и убедившись, что там все в порядке, Фарси успокоился. Внезапно он почувствовал желание записать свои впечатления о поездке в Алеппо и Стамбул. Фарси велел Салману приготовить чашку кофе, полез в шкаф за своей толстой тетрадью и вдруг обнаружил, что в тайнике кто-то побывал.

Ничего не пропало, но, открыв тетрадь в черном кожаном переплете, Фарси понял, что к ней прикасалась чужая рука. На корешке была складка, из тех, что остаются навсегда. Кто-то неаккуратно перегнул тетрадь. Если бы она была переплетена плохо, Фарси обязательно недосчитался бы нескольких страниц. Но мастер Серани приобрел ее у известного переплетчика Салима Баклана, прежде чем подарить Хамиду. А потому эта тетрадь просто открывалась на той самой странице, где перегнули корешок.

Хамид взорвался. Он закричал так громко, что его сотрудники вздрогнули. Он тут же позвал Самада и обрушил на него все мыслимые проклятия.

Помощник мастера стоял, опустив голову, и думал о том, кто из работников ателье последнее время больше всех нервничал. Ответ пришел быстро: Салман.

И когда наконец Фарси смолк, потому что ему надо было набрать в грудь воздуха и потому что под окнами ателье уже начали собираться соседи, Самад не без некоторого снисхождения в голосе заметил:

— Ты позоришь меня перед людьми, Господь тебя за это простит. Но я здесь ни при чем. Этот замок мог взломать кто угодно, однако я вижу, что здесь работал профессионал. Не удивлюсь, если в следующий раз он явится ночью и унесет твою тетрадь, сусальное золото, нож или что-нибудь еще. Ты можешь купить себе стальной сейф, но, как я слышал, король дамасских воров взламывает любой сейф с закрытыми глазами. Если хочешь моего совета, уволь своего посыльного. Сдается мне, он нечист на руку.

Хамид поднял голову, глаза его горели.

— Вышвырни его вон, — прошептал он срывающимся голосом.

В особняке на Багдадской улице вовсю кипела работа. Маляры, электрики, слесари и плотники круглые сутки не выходили из здания, чтобы за неделю до открытия школы оно было отремонтировано и блестело свежей краской.

Церемонию назначили на первое марта. Из ста двадцати приглашенных прийти отказались только четверо. Событием заинтересовалась пресса, даже крупнейшая ливанская газета «Аль-Нахар» обещала прислать корреспондента.

За два дня до открытия школы Назри получил от каллиграфа уже третье письмо. Он был в отчаянии. Неужели его признания не имели успеха? В тексте, присланном Фарси, предлагалось закончить игру в прятки и открыто ставился вопрос о причине отказа. К посланию прилагались два стихотворения из сборника лирики седьмого века, в которых поэт умолял возлюбленную об одном-единственном свидании. Назри еще надеялся завоевать этим сердце незнакомки. Фарси искренне желал ему этого.

Сначала Аббани направился в офис обсудить дела с Тауфиком, а потом к жене Альмас, которая лежала с тяжелой формой гриппа. Он не должен был давать ей никаких оснований для подозрений.