На прощание Сахар поцеловала его. Ее тело излучало тепло, какого он никогда не чувствовал рядом с Нурой.

Хамид так и не смог последовать советам тестя, а поведение тещи окончательно смутило его и еще больше отдалило от жены. Сахар приходила в ателье все чаще, чтобы поговорить о Нуре. В конце концов Хамид попросил ее прекратить эти визиты, потому что его работники и соседи якобы начали шушукаться. Фарси лгал, просто с некоторых пор он стал терять голову от одного только прикосновения к этой женщине. Сахар была старше его всего на каких-нибудь три года, а выглядела моложе и привлекательней, чем ее дочь.

Увидев однажды Хамида в обществе Сахар, тетя Майда самонадеянно заметила, что могла бы, если он того хочет, поменять дочь на мать.

«Вестница несчастья», — выдавил сквозь зубы Хамид, переводя взгляд с тюремной койки на фотографию, в правом углу которой улыбалась тетя Майда.

Хамид стремительно носился по камере, будто перед этим проспал не меньше десяти часов. Давно у него не бывало таких ночей! Он так же нервничал перед расставанием со своим мастером. Тогда он отдыхал не больше трех часов в сутки, все думал, как ему объявить Серани о своем решении. И все впустую. Учитель уже за неделю, словно предчувствуя разрыв, стал выглядеть больным и постаревшим сразу на несколько лет.

Он пожелал Хамиду успехов и счастья, однако уже через два дня назвал его уход предательством. И год спустя Хамид задавался вопросом: в чем, собственно, упрекал его мастер, если сам отказался от крупного заказа в его пользу?

Месяцем ранее Серани дважды отклонял предложения католической церкви. Это были небольшие, но хорошо оплачиваемые работы. Но Серани не интересовали деньги. Он не имел дел с христианами из религиозных соображений. Именно тем и был для него свят арабский язык, что им написан Коран. Серани не хотел продавать свои каллиграфии неверным. Многих из его коллег это возмущало, потому что Дамаск славился веротерпимостью. Христианские, мусульманские и иудейские каменщики, архитекторы и строители издавна бок о бок трудились над реставрацией мечетей.

Хамид старался переубедить Серани. Напрасно.

Однажды сам Александр III, патриарх Дамасской греческой церкви и большой поклонник арабской каллиграфии, прислал своего человека к мастеру Серани. Он попросил его украсить каллиграфиями и арабесками только что отреставрированную церковь Девы Марии, заведомо соглашаясь на любую установленную мастером цену.

Серани отклонил его предложение в резких выражениях. Божественный шрифт не для неверных. Всю свою жизнь мастер придерживался мнения, что расписанные каллиграфиями мечети походят на книги для мудрецов, в то время как христиане разрисовывают свои церкви картинками для неграмотных.

Алексис Дахдух, посланец патриарха, словно окаменел, не зная, что ответить на такую непочтительность. А Хамид впервые в жизни застыдился учителя. Он проводил элегантно одетого господина к выходу, посоветовав повременить с ответом Его Святейшеству, а лучше наведаться в ближайшее время к нему в ателье, чтобы там в спокойной обстановке обсудить все еще раз.

Через неделю после подписания контракта с греческой церковью и получения аванса Фарси появился в ателье учителя, чтобы забрать свои инструменты и, объявив, что отныне работает самостоятельно, вежливо попрощаться.

— Знаю, знаю, — махнул рукой Серани. — Желаю тебе семейного счастья как тесть и благословляю как мастер.

Сердце Хамида разрывалось. Больше всего ему хотелось в этот момент разрыдаться и обнять учителя. Однако вместо этого он развернулся и вышел, не сказав ни слова.

Итак, Фарси отделился от Серани и взял самый дорогой в своей жизни заказ от греческой церкви. Он оформил изречения, как того хотело руководство храма и архитекторы, ни минуты не задумываясь над тем, какие же глупцы эти христиане, если верят в Бога, который послал Своего сына на землю, натравил на него озлобленных евреев и вдобавок ко всему позволил римлянам его распять. Что же это за Бог? Другой на Его месте надавил бы на Палестину пальцем, так чтобы от нее осталась лишь глубокая океанская впадина.

Хамид, не раздумывая, принял условие заказчика работать в храме самому только три раза в неделю, предоставляя оставшееся время подмастерьям и ученикам, а также резчикам и плотникам, воплощавшим его эскизы в мраморе и камне. В свободные дни Хамид отправлялся в свое ателье, где поджидал первых клиентов.

Через два года храм был готов. Его руководство щедро заплатило мастеру. На полученные деньги Фарси купил дом и оборудовал собственную студию. Хамид оказался единственным каллиграфом в этом районе, где имел богатую и могущественную клиентуру. Поэтому очень скоро он стал вне конкуренции.

Мастер Серани словно игнорировал его, особенно после смерти дочери. Завидев бывшего питомца на улице, он как можно дальше обходил его стороной. Люди видели причину в профанации искусства каллиграфии Хамидом, который не только работал на христиан, но и составлял за деньги личные письма и выражения соболезнования. Даже расписывал ванные комнаты. Весь город судачил о восхитительных каллиграфиях любовных стихов, которые Хамид создал по заказу премьер-министра. Этот семидесятилетний старец взял себе двадцатилетнюю жену, поклонницу творчества ученого суфия Ибн Араби. [16] «Философ любви» — так называли этого похороненного в Дамаске поэта.