Длинный коридор, казалось, никогда не кончится. Здесь было довольно темно, но я различил впереди фигуру Паши и шёл следом. Она один раз оглянулась, заметила меня и ускорила шаг по направлению к выходу, который едва светился и был ещё далеко. Я тоже попытался идти быстрее, но ноги словно прилипали к линолеуму, с таким трудом я отрывал их от пола.

Внезапно дорогу мне преградил человек с плакатом. Даже при очень слабом освещении я сумел прочитать то, что было написано крупными буквами: «Наш девиз — справедливость и равенство».

— Илюха, ты, что ли? — догадался я, узнав в парне представителя городской оппозиции.

Он опять хотел всучить мне этот плакат, чтобы я стоял с ним на площади во время их митинга. Но я толком не понимал, какой справедливости и от кого они добиваются, и отказался. Вообще, все эти потуги как-то изменить существующий мир казались мне совершенно бессмысленными. Теперь, повзрослев, я понимал: когда рушилась большая страна, в которой я родился, кто-то успел ухватить и присвоить лучшие куски общенародного достояния. А мы опоздали. Ну и кто виноват, что мы оказались такими нерасторопными? Нет, политика, а тем более политические игры меня не интересовали. Мне просто снова надо найти работу. Подходящую работу. И я пошёл…

Тёмный коридор всё не кончался. Паша была уже совсем далеко, у самого выхода. Я снова заспешил за ней, когда почувствовал, что под ногами что-то крутится, мешает идти. Откуда-то вдруг пролился неяркий свет, и я увидел… свой шарик! Он вертелся волчком, и «море», налитое свинцом, тяжело колыхалось в нём. «Опять что-то нехорошее предвещаешь?» — со злобой подумал я и пнул шарик ногой так, что он отлетел далеко в темноту и почему-то сильно зазвенел. Звенел… звенел…

От этого звона я проснулся. Звонил Митяй, тот самый одноклассник, который дал мне впервые попробовать сигареты и крепко «присушил» меня к ним. С тех пор, как меня отчислили со стационара университета, мы с ним изредка виделись. Сейчас он спрашивал, собираюсь ли я идти на встречу одноклассников. Я ответил, что, пожалуй, пойду. Вечером сказал об этом Паше, а она вдруг, посмотрев на меня скептически, заговорила каким-то неприятным голосом:

— И чем ты там похвастаешь? Тем, что за три с половиной года после окончания школы научился только канавы копать?

На лице её читалось плохо скрываемое презрение.

— Но я же учусь, — пытался я защитить своё реноме.

— Ты учишься? — её губы сложились в саркастическую усмешку. — Ты не взял в руки ни одного учебника. Ты целыми днями ничего не делаешь. Не устаёшь от этого?

— Не устаю! — дерзко ответил я.

— А я устала заглядывать в рот родителям и выпрашивать у них каждую копейку. Я устала ждать, когда ты начнёшь работать или вообще хоть что-нибудь делать!

— Да ищу я работу, ищу! — пытался я её успокоить, так как чувствовал, что назревает серьёзный скандал. — Или мне опять канавы копать?

— Знаешь, — вдруг очень спокойно сказала Паша, — я могла бы жить даже с землекопом, но только не с бездельником.

Она пошла надевать куртку и сапоги.

— Куда ты? — забеспокоился я.

— В магазин, у нас нет даже хлеба.

Я хотел кинуться вслед за ней, но потом подумал: она ушла без вещей, значит, вернётся. Хлеб, колбасу и сыр принесла мама, вернувшись с работы. Прошёл час, другой, а Паша всё не возвращалась. Я забеспокоился, спросил маму:

— Ты Пашу не встретила, когда домой возвращалась?

— Она разговаривала с кем-то на автобусной остановке.

— С кем?

— Не знаю. С каким-то парнишкой.

Меня переклинило. С парнишкой! Опять с этим Вадиком, Вовиком, Вячиком, или как там его зовут, её однокурсника, любителя разгадывать с ней сложные формулы? Я лихорадочно бегал по комнате, мигом забыв, где лежат или висят мои вещи. Опять стал разыскивать часы и наткнулся на свой шарик. От люстры в три рожка на него падал неровный свет, и мне показалось, что тёмную густоту «моря» внезапно пронзили три яркие молнии. Что за чушь? Я передвинул сувенир так, чтобы на него попадало меньше света. Но «молнии» снова пронзили «море», ставшее совсем чёрным. Я зло двинул шарик в сторону, и он заскочил за керамическую вазу, из-за которой вылетели мои часы.

Одевшись, я выскочил на улицу. Куда идти? Андрюха уехал домой в свой городок — у них каникулы. Значит, к Митяю. С ним я чувствовал себя очень легко. Митяй никуда и не поступал, сразу поставив крест на высшем образовании. Он любил выпить и зарабатывал на это вполне традиционно: где что погрузить или разгрузить.

Митяй жил неподалёку и оказался дома. По моему лицу угадал, что я нуждаюсь в утешении, поэтому налил почти полный стакан водки. Я выпил залпом, но не сразу отрубился. Постепенно мы вдвоём опустошили ещё полторы бутылки.

Когда я каким-то образом поднялся к себе, Паша была дома и собиралась лечь спать. Она брезгливо отодвинулась от меня, когда я полез с объятиями, и постелила себе на раскладном кресле. Я рухнул на кровать прямо в одежде и отключился.

Утром я не обнаружил ни Паши, ни её вещей. Я побежал к её тётке. Но оказалось, что Паша уехала домой — каникулы же! Последовать за ней я не мог по двум причинам: не было денег на билет, и я не посмел бы предстать перед её родителями.

Вернувшись после каникул, Паша к нам не пришла, она вновь поселилась у тётки. Я понимал, что это не только её решение, но и отца с матерью: такой зять им, конечно, не нужен. Через несколько дней я подстерёг её у входа в университет, но она, даже не пожелав меня выслушать, сказала: