— Хорт. Из Лэна… Даниль, с ним же все понятно.

— Все равно. Давай, что там у тебя за ним числится.

— В кулуарах одного зарубежного конгресса выразился так: «Бог вылепил человека из глины, а человек сотворил из себя грязь». Почему-то это приняли на счет Эдинера.

— Однако не слабо. Я за ним ничего такого ехидного не замечал. Крой дальше!

— Имран. Заграничье. Великий журналист. Поэтому всё о всех знает и может передать любую информацию по совершенно фантастическим каналам. В честь него узкий круг знакомых спародировал известное стихотворение рутенского поэта. Начинается так:

«Я вишу на пере у Творца

Едкой каплей вонючего дегтя…»

А кончается:

«Я вишу на пере у Творца

Тяжкой пулей литого свинца».

— Остроумно, но вот лестного чуть. Ты бы хоть голос понижала. Такая с виду кроткая девочка, а манеру будто у самого Имрана переняла. Не дай Бог подумают, что твой гадаемый конфидент — это он и есть.

— Зальфи. Исток ее — Северный Лэн. Блистательный экономист-аналитик, несмотря на крайнюю молодость. Она бы и рада была, чтобы ее припечатали по-легенски: но так неподдельно умна и так устрашающе обаятельна, что ни клички, ни кавалеры к ней не липнут. Пощли ей Бог ее единственного!

— Карен. Заграничник. Металлург, рудознатец, специалист по точному приборостроению и твердым сплавам. Друг детства. Как-то мне выдал: «Давай поженимся, я даже окреститься могу. Только не в протестанта, а в католика, чтобы одним хлебом причащаться. Нам Аллах вино пить не велит».

— Всех пересчитала? — сухо осведомился Денгиль. — Всех знаешь? А то, может, и надо мной пошутить захочется.

— Шутить над мужем богоданным не посмею. Но такая женщина, как я, вслепую замуж также не выйдет. Ты старший леген: у тебя в Эро влиятельные сестра и брат, мусульмане, которые хоть и помогают тебе, но сердятся, что выкрестился. Потому и зовут тебя негласно «кафолическим муслимом» по обе стороны границы.

Он сдернул ее с места, почти силой подвел к столу и втолкнул в круг.

— Вот, судари легены. Она моя жена, и я ее защитник, поэтому только я имел право ее испытать и испытав — спросить. Откуда она знает о всех нас тайное? Пусть это словесные безделки — тем более. Они никуда не идут и не передаются, кроме как в круге своих. Странно было бы полагать, что ее учитель сплетничал с нею о сотоварищах, а приятель — о старших по рангу братьях. Откуда это у нее? И откуда ее силт, который она не открывает ни для кого? Легены заграничья думают на легенов Эдина, лэнцы на эросцев, но никто из них не вручал ей кольца защиты. Спросите у нее сами, пока я здесь!

— Я вам поверил и так, — Керг повернулся к ней вместе с креслом. — Но сейчас — hora est! Час пробил — покажите нам камень!

Тэйни покраснела от смущения — и одновременно распрямилась с гибкой и светлой отвагой, как клинок из лучшей стали.

— Меня вынудили… Поэтому я прошу извинения за то, что мне предстоит сделать.

Она пошла в обход стола прямо к Тергам.

«Там у постамента мужской статуи есть потайная пружина, которая непонятно как и когда срабатывает при нажатии: древние механики так ее засекретили, что и места не отыщешь, и времени не подгадаешь, — рассказывала потом Эррат своему любимому Армору в день его посвящения в высокие доманы. — Но тогда она должна открыть в центре купола световой колодец наподобие критских, что в Кносском дворце. Так вот, когда наша Тэйни распечатала свой силт, нам вначале показалось, что там рубин или пироп. В зале ведь освещение современное, электрическое: бра по всем стенам. Но когда она прошла через площадку и остановилась у нижней ступени Лестницы Магистров к нам лицом, на нее с мягким рокотом хлынул сверху внезапный поток ясного дневного света. И все мы увидели на ее пальце переливчатую голубовато-изумрудную искру».

Бусина девятнадцатая. Альмандин

Шахский дворец в Срединном городе Эро напоминает общинные сельские дома своей открытостью: галереями вдоль этажей, куда выходят все дверные проемы, затянутые кисеей или шелковым батистом от насекомых, отсутствием стекол в узких окнах, напоминающих бойницы. Только главный враг, против которого они нацелены — солнце. Другого человека здесь то ли не считают соперником, то ли давно уяснили себе, что самая умная защита — приветливость. А бело-голубые и зеленоватые мозаики на внешней стороне стен, ковры и изящно выписанные изречения из Корана — на внутренней, полы, прохладные и чистые, как проточная влага, и цветы в тенистых внутренних двориках создают у пришлеца и гостя именно такое настроение.

Но тем троим, что заседали сейчас в одном из кабинетов, не имеющих выхода ни на галерею, ни в дворик, не дано было проникнуться общей атмосферой. Двое были чем-то неуловимо похожи: то ли глубоко загнанным внутрь инстинктом сторожевого пса, который просвечивал сквозь карий взгляд одного и холодновато-серый другого, то ли специфическим изяществом осанки, проистекающим от кровного родства человека и оружия. Оба сидели на стульях европейского образца перед мозаичной шестигранной тумбочкой, имеющей на себе кожаный футляр с красными печатями на шнурках.

Третий стоял. Он носил свой узкий парчовый халат, плотно расшитую круглую шапочку и тонкое белое покрывало с той беспечной грацией, которая в настоящем эросце стирает всякую грань между домом и улицей, интимностью и официозом. Его удлиненные, непроницаемой черноты глаза следили за сидящими с иронией.

— Это адресовано мне, — упрямо проговорил Стагир. — Кумар-хан может остаться, поскольку он вез послание, а вы, Таир-шах, удалились бы. Всё равно уж на ногах.

— Ты так давно мне талдычил, что я законный наследник и второе лицо в государстве, что я решил наконец сделать из этого логический вывод. Кумар-хан, сможете ли вы пересказать мне вкратце то, что вы битых два часа докладывали моему главному телохранителю и отцу контрразведки: наши нюхачи и шпионы, никак, насквозь высветились?