Очнулись они от голоса Стагира, какого-то совсем необычного.

— Новобрачные, оденьтесь и выйдите.

В зале все были на ногах, кое-кто уже вывел коня наружу. Они трое, почти не думая, — тоже. Стагир снял с шеи бинокль, подал брату.

— Смотри. В лесу на том склоне, против Шерры.

— Угу, — лицо Денгиля сделалось очень спокойным, и голос, и глаза. — Человек сто, как думаешь?

— Больше. Могор усилился за счет красных дезертиров во главе с Рони Ди, а этот мастер тайной войны и в явной поднаторел, пока занимался транспортом наркотиков в солдатских гробах и вдовьих сумках. Кое-кто из бывших твоих людей ему тропы продавал, чтобы по ним возить груз.

— Знаю, не переводи кислород. И что у нас три десятка удалых загонщиков, тоже не забыл.

— Ину Кардинену эти видели, когда нас вели?

— Пойдем спросим. Думаю, не соврут.

— Жаль, убежище с одним выходом.

— С двумя, только они того не знают.

И еще некие слова и ответы на них, совсем тихие.

Та-Эль подошла к ним, поняв главное. Ситуация была проста до одури: одна из последних шаек, которые орудовали в этих местах, — банда, о которой вечно ходили слухи, что она либо рассеялась, либо уничтожена по частям, — отрезала их от основных соединений. Либо прорывайся с боем и без надежды, либо…

Она не успела додумать. Муж поднял ее и вбросил в село Бахра. Стагир торопливо садился на своего жеребца.

— Возлюбленная моя. Вчера первый раз сказал это тебе, больше не скажу. Клятву, которую я тебе дал вместе с кольцом, запечатывают не одним аминем, но всей жизнью своей… Брат, увози ее силой один, никто другой не посмеет!

И хлестнул Бахра плетью по крупу. Конь, отродясь не знавший такого унижения, прянул с места. Стагир на скаку перенял повод, прежде чем она успела что-нибудь уяснить себе — и повернул на одну из нижних троп, уводивших и от Денгиля, и от банды, скача все дальше и дальше.

— Теперь Денгиль будет их держать, сколько сможет.

— Я не хочу, слышишь? Стой! — Она изо всех сил натянула повод поверх его рук, почти разрывая рот коню.

— Так приказал мне мой старший брат, он всё для меня! Даниль говорит, что ты понесла от него этой ночью.

— Нет, того никто не может знать. Это неправда.

— Тогда молись Аллаху и его посланнику Исе, чтобы это стало правдой, потому что я ради этого ребенка и самого брата предал, и воинов его и своих отдал врагу на поругание!

«Веют ветры, веют буйны, аж деревья гнутся», — доносилась еле слышно и все же грозно любимая песня Денгиля. Вдруг страшный нутряной гул потряс землю под их ногами, прошел до самых сердец — и всё затихло: и песня, и крики боли и ужаса.

— Стагир, я иду к нему! — и понимала, что уже не к кому возвращаться, второй выход, крутилось в мозгу заезженной мелодией, второй выход…

Но все же рвала повод из его цепких пальцев, да так, что Стагир не в состоянии был удержать. Он крикнул:

— Не смей! Вся его жизнь теперь в тебе!

Размахнулся, ударил ее по лицу — хлестко, изо всей силы. Она хотела ответить ему тем же, подняла руку — и тут увидела, что он плачет.

Тогда она смирилась.

Стагир увозил ее, кажется, втайне от всего света. Хотел ею оправдаться — не перед людьми, перед Богом и судьбой? Безразлично. На остановках лошадей не расседлывали. Снимал ее с коня, всаживал обратно. Пихал в рот еду — что-то оставалось в переметных сумах.

Позже она поняла, в чем дело. Остатки банды, которую ее муж взорвал вместе с собой, шли вдогон, и в полупустынных пограничных районах некому было им противостоять. Могор тоже был с ними. Сумеют — возьмут заложниками, надругаются, убьют дитя… Дитя? Боже, ты отнял у меня мужа моего любимого — защити его сына, молилась она, качаясь в седле от усталости.

Где-то на третий день их скитаний Стагир начал беспокоиться, глядеть вперед из-под ладони. Наперерез им ехали всадники, одетые почти так же, как их преследователи.

— Слава Аллаху! — воскликнул наконец Стагир. — Это же кешики моего родича Абдаллы, и он сам с ними.

Бусина двадцать шестая. Альмандин

Попервоначалу Стагир хотел везти ее дальше, в глубь земли Эро, но быстро понял, что в этом нет смысла. Старшая его сестра, пожилая красавица Дзерен, в былые годы родила своему кахану троих и многое знала. Беременность Та-Эль как-то сразу стала вне сомнений, хотя ее не затошнило ни разу, а месячные со всей очевидностью пресеклись только дней через двадцать после «ночи в раковине».

Носила она легко. Степь вокруг была скудна, один лук-порей да дикий чеснок. Зато по холмам и солончакам бродило много доброй пищи. Дзерен каждое утро ставила перед постелью золовки деревянное блюдо с вареной бараниной, присыпанной жесткой зеленью, и плоской горячей лепешкой: «Абдо велел тебя кормить». Сам Абдалла саблю Могора повесил себе на пояс, Бахра пустил в табун — пусть дерется с другими жеребцами и кроет всех кобыл, каких отобьет, уж больно конь хорош — и отбыл с летовки по каким-то своим неясным делам. Кто он был, этот родич «правой руки Таир-шаха»? Степной князек, каких на каждый здешний колодец по десятку? Надсмотрщик границ? Контрабандист и угонщик скота? Пожалуй, всё сразу.