Патеров отсюда, впрочем, уже давно попросили, но любители гробовой мистики утверждают, что в главном нефе по сю пору служат «немую» полуночную мессу — ибо даже народные власти не в силах воспретить духам. А боковые приделы еще до мятежей были заняты под экспозицию, являющую собой истинную сокровищницу радостей небесных и земных.

Церковная утварь и книги в инкрустированных золотом, серебром и самоцветами переплетах, некогда бывшие идейным центром, скромно утеснились в один из дальних шкафов — то ли потому, что неоднократная смена властей пагубно сказалась на целостности коллекций, то ли из опасения, что будут реквизированы и эти остатки. Прочие стеллажи и витрины были укомплектованы по национальному признаку, воплощенному весьма своеобразно. Так, в шкафу с надписью «Немецкие ювелиры XYIII века» громоздилось отменное столовое серебро: широченные блюда, уполовники, двузубые вилки на целого печеного быка, пивные кружки на сажень двойного темного. Французы были представлены пасхальными яйцами местного отделения фирмы Фаберже: поделочные камни в серебряном и позолоченном ажуре. Самое крупное, из багряно-розового орлеца чистейшего тона, было открыто. Внутри сидел нахальный цыпляк в гагатовом черном цилиндре, явно подшофе, с неподражаемым мастерством бывый изваян из шелковисто-золотого селенита. Средневековое эркское ювелирное дело: пудовые серебряные пояса и наплечные ожерелья, какие в северных деревнях надевали по праздникам, чеканная и покрытая выпуклым литьем посуда для общинных пиршеств. Современное: чайные ложечки с чернью и эмалью и почему-то набор хирургического инструмента в подарочном исполнении.

— Простите, — обратилась Тэйни к дежурной по залу. — Мне бы главного хранителя музея.

— Хранительницу фондов. Это вы звонили? Она уже о вас предупреждена. Спускайтесь в подвал, она там холодное оружие досматривает.

Но Диамис Лаа, по значимости второе лицо в музее, занималась не вполне этим. Аршинный кинжалом в неизбежной серебряной обкладке она отрезывала ленточку от старой батистовой пеленки — обматывать шарик гигрометра.

— Тут у нас не один хладный металл, но и ризы с золотным и серебряным шитьем, и кованое кружево мотками, и робы парчовые с вотканной нитью, — распевным басом проговорила она. — Приходится следить за влажностью. Вот ты пришла с улицы, волосы в капельках. Что там, дождь или мокрый снег?

— Снег. Первый в этом году, — смущенно ответила Тэйни, обсушивая кудри носовым платком.

— Вот гигрометр сразу и бунтуется. Да ты садись, не робей очень-то. Своды здесь мощные, стены крепкие, всадить начинку практически невозможно, так что говори свободно. Ты секретарь дядюшки Лона, верно?

— Один из них. Вы извините, что я лезу по частному вопросу прямо к руководству — у меня в Эдине и знакомых почти не имеется. А хотелось бы показать специалисту вот этот мой силт, он, по-моему, очень древний.

— А. Вот, значит, кто донимал нашу Эррат проблемами упадка искусств в Динане и сиживал с Кергом под одной смоковницей. Что они отнеслись к тебе с опаской, понятно. Керг — опытная судейская крыса, ему подо все юридический и законнический фундамент подставляй. Эррат славна отнюдь не только дрыгоножеством: знаток и в поэзии, и в образном искусстве вообще, — но она для мирного времени хороша. Типичный культурный герой. Да и в заграницу ее не очень-то пускают без надзора, как и нас всех. Связи наши, считай, порваны. Я, конечно, тоже в краеведческие и этнографические экспедиции таскаюсь не по-прежнему, да и на конгрессы едешь с пудом гербовой и пропечатанной макулатуры, но мне, в отличие от Эррат, помпы не требуется. Не пустят добром — контрабандой проникну. И вот что тебе скажу. Всё у нас в целости и сохранности до последнего стратена. Но Братство здешнее в спячке. Разбудить, впустить кровь в жилы — не Кергово дело: он наш щит. И не Эррат. А я попробую. Знаешь, у меня двое сыновей… было. Может, поэтому мне легко тебе довериться. Ты — как дочь моя или невеста одного из них. Но учти: здешнее Братство двинется, если скажут слово в горах. Не в твоем английском землячестве, а в Лэне.

Бусина четырнадцатая. Адуляр

Молодые поселились в Эркском Подворье, самом модном ныне, аристократически-правительственном квартале: тихом, зеленом, деревянном. Домики, крытые гонтом и черепицей, были похожи друг на друга, как яйца от одной наседки — грех былых строителей, усугубившийся позже наличием в них казенной мебели, либо непроходимо стандартной, либо разнокалиберной: конфискованной.

Тэйни счастливо избежала рифов — благодаря своему вкусу и еще более житейской неприхотливости обоих супругов. Главным предметом меблировки был открытый стеллаж на всю стену с книгами, игрушками, цветами в горшках и тьмой изящных безделушек и сувениров, что им надарили на свадьбу. Немногочисленные ее платья и парадная форма Нойи висели в нише за шторкой из бамбука. Спать-есть-пить-заниматься любовью можно и на тюркский образец. Настелил ковров, накидал подушек, поставил пару низких столиков — и все дела!

Центром здешней жизни был роскошнейший крупногабаритный пылесос с водной фильтрацией. Блюди чистоту, коли ступаешь босой ногой на одном уровне с тарелками!

И еще была у них высокая напольная ваза, а над нею цветное фото Тэйни в полный рост: чуть картинная поза, черные кружева и осенняя листва вокруг, точно золотое свечение.

На супружеском ложе они зачастую посменно грели одно и то же место: Нойи нередко выступал в караул ночью, Тэйни сочинялось и переводилось легче всего в шесть-восемь утра.

— Так и наследника не заведем, — шутил муж. Не очень-то бодро шутил: в воздухе висела какая-то напряженность, недосказанность. Их шеф тоже задумывался, отчуждался от всего, бродил мыслями, невпопад отвечая на реплики Тэйни, — будто держал на себе нечто неподъемное, худшее, чем привычная ему болезнь, и боялся с себя сронить.

И уже наконец она потеряла месячные, уже так расцвела ее женская стать, что все прохожие на нее оборачивались, как «это» обрушилось.

В один из субботних, выходных майских дней муж поднял ее с постели. Стоял с большим конвертом в руке.

— Смотри. Только что с ломовым курьером прислали срочный и официальный вызов к Марэму-ини Гальдену. Зачем? Хоть бы намекнул вчера: как-никак под одной крышей каждый день тусуемся.

— Угу. Мы уходим? Немедленно? (Уже было договорено, что при малейшем намеке…)

— Нет. Не медля пойду я, и по точному адресу. Ты — через полчаса-час или два и в другую сторону. Если будем вместе — от порога поведут, тогда ты никуда не свернешь. За одной тобою хвост тоже потянется, но без дальнейших последствий. Будет учтено твое неповоротливое положение. И помни: никто из этих не подозревает, что ты больше значишь и больше умеешь, чем кажется. Один я догадываюсь.