Уже без усилий я двигался вниз по извилистым туннелям из красного камня. Не покидало ощущение, что иду не то по артериям, переносящим кровь, не то вообще по капиллярам, когда те сужаются так, что задеваю головой свод.

Из стен красный свет, что уже перестал казаться зловещим. Мир чудовищный, но странное ощущение, идущее от короны, в конце концов убедило, это мой мир, мне и здесь хорошо, я не чужак, здесь мой народ и мое стадо…

Я перепрыгивал с камня на камень, иногда бросался в темно-красную пропасть, откуда взлетают фонтаны раскаленной магмы, плавно опускался на края скал и, раскинув руки в блаженном ощущении неистовой мощи, срывался вниз, уже зная, мне все здесь подвластно.

Я встретил их на такой глубине, которую раньше не мог и вообразить, они вытаращили на меня глаза, у кого их по четыре, у кого восемь, есть и вообще безглазые, но все равно смотрят на меня, а потом передние ряды начали с грохотом опускаться, но не преклонили колена, а простерлись ниц, уткнув морды в красную землю.

Я открыл рот и закрыл, а рука остановилась раньше, чем кончики пальцев коснулись рукояти меча Вельзевула. Эти чудовища не просто признают мою власть, они повинуются полностью, слепо и бездумно. Если я велю им перебить друг друга, они это сделают. Когда-то это слепое повиновение было их сильной стороной и надежно защищало общество, но все же слабые и разобщенные люди, что вечно спорили друг с другом и почти никогда не соглашались, постепенно догнали их в развитии и даже обошли.

И теперь вот эти, чудовищная помесь сошедших с небес ангелов и потерявших стыд женщин, как сказано в Библии, уязвимы как никогда. У ангелов заложено это повиновение изначально, оно перешло и этим вот. Только ангелы бездумно повинуются Творцу, а эти, отколовшиеся, своему Темному Повелителю.

Сейчас я – Темный Повелитель, сумевший с помощью священников и монахов Храма Истины в какой-то мере, пусть и не до конца, преодолеть зов мира тьмы и животных страстей.

И что я могу сказать им?

Я подошел ближе, плащ давит на плечи, хотя невесом, а меч Вельзевула в состоянии отнять жизнь любого из этих существ, бессмертных или не бессмертных.

Отцы на мой зов откликнулись сразу, я ощутил головную боль и жар в теле. Подступила тошнота, но не противился, и через несколько минут, показавшихся мне вечностью, сильные руки ухватили меня и выдернули из стены.

Отец Велезариус спросил жадно:

– Ну как?

Я прохрипел:

– Давайте к аббату… чтобы не повторяться…

За моей спиной раздался властный голос отца Кроссбринера:

– Он весь горит! Быстрее взялись за руки. Ну, разом…

Мир вспыхнул и рассыпался, а через мгновение мои подошвы ударились в твердый пол с такой силой, что колени подогнулись, но отцы держат под руки и упасть не дали.

Прохладный воздух мощной струей ворвался в мои раскаленные, как угли в горящем горне, легкие. Я закашлялся, протер слезящиеся глаза и поклонился аббату Бенедарию.

Он все в том же кресле и в том же положении, словно я и не покидал кабинета, только на усталом измученном лице глаза вспыхнули ярче.

– Ты жив, – произнес он слабым голосом, – и ты вернулся, брат паладин. Значит ли это, что все сделано?

– Это как сказать, – ответил я. – Отец Бенедарий, вы деликатно сказали «сделано», избегая таких слов, как убийство, истребление, уничтожение, почти запрещаемых слов в христианстве, но все-таки не запрещенных…

Священники начали переглядываться, аббат всмотрелся в меня остро и внимательно.

– Брат паладин, – произнес он тихо, – что ты хочешь сказать? Говори.

Он не сказал «сын мой», как говаривал раньше, это говорит о многом тому, кто понимает, а я уже давно из тех, кто хватает такое на лету, как молодой пес муху.

– Отец Бенедарий, – сказал я покаянно, в самом деле чувствуя стыд и горечь от того, что вернулся с таким результатом, – я не выполнил вашего поручения.

Священники задвигались, но переговариваться еще не начали, внимательно ловят каждое мое слово.

Аббат спросил с тревогой:

– Что случилось?

– Они враги рода человеческого, – ответил я, – и если бы их снова накрыла волна вселенского потопа, что наслал Господь в свое время… или сожгло бы огнем, завалило камнями или вообще они провалились бы все до единого к самому земному ядру, где их бы сплющило и размололо на атомы… я бы не пожалел.

Он смотрел холодно, словно уже видит и знает наперед, что скажу, и я невольно заторопился, заговорил быстрее, глотая слова и сбиваясь с ровной, хоть и корявой мысли: