На другой день Домнушка уехала. Еще до восхода солнца Марфушка будила Нину и подавала ей большую кружку теплого парного молока. Выпив молоко, Нина валилась на постель и окончательно просыпалась, когда солнце пекло вовсю, а под потолком монотонно гудели мухи. На столе, прикрытый полотенцем, ждал завтрак: пшеничный калач, холодная картошка и простокваша.

Днем Марфушка прибегала и торопливо варила похлебку. Марфушка постоянно куда-то спешила.

Под вечер к ней заглядывали, стучали в окно и наказывали: «Приходи завтра подсобить». И она чуть свет уходила. Раз пожаловалась:

— Заставляют до ночи спину гнуть. Намеднись полола от света до света, а харчи — редька с квасом да квас с редькой. Норовят совсем задарма работников держать.

— А вы не ходите к ним, пусть сами все делают, — посоветовала Нина.

Марфушка вздохнула совсем как Домнушка.

— Как же не пойдешь. Коня-то у меня нет, безлошадные мы. Землицу вспахать — иди поклонись, семян надо — обратно поклонись. А после бегаешь, отрабатываешь. Они уж свое возьмут.

— Они — это богатые? — спросила Нина.

— А кто же еще, — печально усмехнулась Марфушка, — они нашего брата в дугу согнут да еще хомут тебе на шею наденут. Вот и коровки у меня нету. Чужое молочко-то кусается. За него, поди-кось, горб гнуть заставляют.

— Знаете, — Нина почувствовала, что краснеет, — я не буду пить больше молоко.

Марфушка переполошилась:

— Вот удумала-то! Домнушка привезла скатерть и всякого барахла, вперед за все заплатила. Наталья Николаевна, мамочка-то твоя, расстаралась. Пусть Нина пьет молочко досыта. Вот с лица какая бледная.

Но разговаривали они редко. Впервые за свою короткую жизнь Нина узнала одиночество.

В день приезда к дому Марфушки прибегали деревенские ребята. Нина, не понимая, зачем она это делает, спряталась от них в кладовке. Они пришли и на другое утро — Нина слышала их голоса. Но снова что-то помешало ей отозваться. Ребята пошумели под окнами и ушли.

…Нина сидела у окна и смотрела на улицу. Собственно, и смотреть тут не на что. Неужели все улицы в деревне такие? Сразу под окном — крапива и лопухи, и чуть подальше — невысокая трава. Туда к вечеру приходят гуси, противные, злые. Вытянут длинные шеи и шипят! Посредине улицы — огромная лужа. Удивительно: дорога сухая и пыльная, а лужа никак не может высохнуть. Напротив Марфушкиного дома какая-то кривобокая изба. Страшно скучно весь день сидеть и смотреть на эту избу и пустую улицу с грязной лужей. Пойти погулять, но куда? Одной страшновато. Раз, не успела выйти, на нее накинулись собаки. Хорошо, что соседи отогнали. Скорее бы домой, скорее бы побегать в роще. Теперь ноги у нее уже совсем не болят. Марфушка растирает их на ночь какой-то мазью. От жестких, как щетка, рук Марфушки кожа просто горит.

Однажды ночью ее разбудили голоса. В окно заглядывала луна. На лавке тускло поблескивало жестяное ведро. Разговаривали где-то совсем близко. Дверь в сени была открыта, на пороге — Марфушка. В темных сенях гудел низкий глухой голос. Нина прислушалась:

— Маесся, маесся, а толку ничуть. Кажинный год — колос от колоса не слыхать голоса. Лонись недород, нонче недород. Скажешь, неправду я говорю? — бубнил невидимый голос.

— Что правда, то правда, — со вздохом поддакнула Марфушка.

— А кто тебя с хлебом выручат? Окромя Сазонова некому. Хлебушка-то свово до рождества не хватит, однако…

Марфушка не то вздохнула, не то всхлипнула.

Нина задремала, а когда проснулась — свет луны переместился в передний угол, как будто для того, чтобы осветить стоящую перед иконой Марфушку. Она не крестилась, не кланялась, руки ее, всегда такие суетливые, висели. Громким шепотом она даже не молилась, а похоже, что просто рассказывала богу.

— Господи, вразуми ты меня, бобылку несчастную, живу я как в поле обсевок. — Тут Марфушка всхлипнула и принялась сморкаться.

Нине казалось, что сердце у нее лопнет от жалости к Марфушке. «Ну что она спрашивает у бога — все равно он ей ничего не скажет!» — с ожесточением подумала она. Впервые подумала так о боге.

И в следующую ночь ее разбудил бубнящий в темноте голос. За окном шлепал по крапиве и лопухам дождь. Из сеней несло едким вонючим табачным дымом. Нина засунула голову под подушку. Сквозь сон слышала, как еще долго Марфушка жаловалась молчаливому богу.

Когда на другой день вековушка разбила кринку, Нина, подбирая черепки, сказала:

— Знаете, а вы его прогоните. Чего ему надо?

— Вишь, девонька, велит на покос пойтить подсобить. А я так, чего по хозяйству, могу, а копны таскать — не по силам мне. Порченая я. Ишшо в девчонках батрачила, так с надрыву у меня что-то внутри нарушилось.

— Не ходите, еще заболеете.

— Вот и комбед не велит. Выручим, говорят, с хлебом.

— Комбед — это Советская власть?

— Совецкая, Совецкая.

— Раз Советская — значит выручит, — убежденно сказала Нина и, подумав, добавила: — Одного человека несправедливо посадили в тюрьму, а Советская власть его выручила.