Шрифт:
— Ну и злая, — вздохнула Рита.
— За такие слова привлекать надо. Давайте напишем общее заявление, — предложила Пелагея Тихоновна.
— Нет уж, пожалуйста… — Екатерина Тарасовна брезгливо передернула плечом.
Ася отправилась к главврачу. Нельзя же всем молчать — нужно принять какие-то меры.
Главврач — тучный, начинающий стареть мужчина, в очках в золотой оправе, вежливо выслушал ее, а потом сказал:
— Милая девушка, вы поступили к нам лечиться и не обращайте внимания на пустяки. Не пустяки? Возможно. О павловском учении, надеюсь, мы знаем не меньше вашего. Извините, но я спешу на прием.
Он встал.
Утром на обходе Римма Дмитриевна сказала Асе:
— Будем вас готовить к операции.
Ася испуганно взглянула на врача.
— Мне Анна Георгиевна ничего про операцию не говорила.
— Она думала об этом. Но вас надо было сначала подготовить — подлечить.
Ася вспомнила Петровича.
— Нет, нет!
Римма Дмитриевна покачала головой.
— Пусть вас не тревожит то, что недавно было. Там был тяжелейший процесс. У вас другое дело.
Они не настаивают. Пусть Ася посоветуется с родными.
В пятницу будет расширенная консультация.
Агния Борисовна, услышав от Аси об операции, разволновалась.
— Конечно, соглашайся, Асенька. Надо идти на все, лишь бы быть здоровой.
Теперь свидания со свекровью оставляли у Аси тревожный осадок. Агния Борисовна кляла докторов, а заодно и всю медицину и часто повторяла:
— Как же это я просмотрела!
Вечером стало плохо Пелагее Тихоновне. Она лежала с кислородной подушкой.
Пятая палата провела ночь беспокойно.
Ася засыпала, просыпалась и снова засыпала. И каждый раз, открыв глаза, видела очень белое, страдающее лицо Пелагеи Тихоновны и около ее кровати — Римму Дмитриевну.
На другой день обход начался с опозданием. Пелагея Тихоновна дремала. Разговаривали шепотом. У Риммы Дмитриевны под глазами синяки, развившиеся локоны прямыми прядями то и дело выбивались из-под шапочки. Она уже не улыбалась, но в пятой палате ее встречали улыбками.
Настала пятница. Вся палата напутствовала Асю: «Ни пуха, ни пера».
У дверей, за которыми должна решиться ее судьба, Ася вспомнила слова Зойки: «Посадят тебя, а все врачи — штук десять сидят вокруг и смотрят на тебя, как удавы на кролика».
Никаких удавов! Интеллигентные, доброжелательные лица. От белых халатов — ощущение чистоты и свежести. В центре — грузная фигура профессора. Толстые щеки покоятся на туго накрахмаленном воротничке. Он смотрел на нее по-стариковски тепло, по-домашнему.
Ася смутилась: не знала, куда девать глаза, руки. Ноги стали ватными. Хорошо, что пододвинули стул. Ее о чем-то спрашивали, она что-то отвечала, а мысленно молила: скорее бы уйти.
Хирург — мужчина лет сорока с умным и суховатым лицом спросил:
— Вы хотите оперироваться?
«Какой странный вопрос? Разве можно этого хотеть?»
— Нет… Да… Собственно, если это необходимо…
— Видите ли, дорогая, — медленно заговорил профессор, — вот мы тут посоветовались и пришли к общему мнению, оперативное вмешательство вам показано. Вы молоды, процесс у вас свежий — все это говорит за операцию. Подлечим ваши бронхи, проверим их и, если все будет в порядке, удалим верхнюю долю легкого. Мы бы хотели знать ваше мнение: вы согласны на операцию?
— Да, согласна, — сказала Ася, изо всех сил пытаясь улыбнуться.
— Идите, деточка, — ласково произнес профессор. И заговорил с врачами другим, жестким голосом, профессорским.
— Ну, что? — подскочила к ней в коридоре Шурочка.
— Не знаю, — сказала Ася.
Больше всего на свете она сейчас хотела заснуть и не просыпаться до самой операции.
Ей сказали:
— К вам пришли из дома. Внизу дожидаются.
«Может быть, Агния Борисовна принесла письмо от Юрки», — эта мысль примирила с предстоящей встречей.
Она увидела его с верхней ступеньки лестницы.
Юрий показался ей очень высоким. Он прижимал к груди охапку желтых мимоз и пристально, без улыбки, смотрел на нее.
Ася на миг замерла, чувствуя, что ноги отказываются идти, потом медленно стала спускаться по лестнице. На последней ступеньке споткнулась. Он подхватил ее. Всхлипывая, прильнула к его плечу.
— Ну, перестань, Асенька, девочка. Слышишь? Что случилось?