Отправилась к Анне Георгиевне. У нее был Журов И они собирались идти на именины к какому-то врачу, приятелю Журова. Она показалась мне праздничной, не только потому, что была нарядной. А. Г. как-то помолодела, и все время улыбалась. Стали звать меня с собой. Но я соврала, что у меня куплены билеты в кино. Конечно, ни в какое кино я не собиралась. Нас с Костей все привыкли видеть вместе — начнутся всякие расспросы. Уж не поссорились ли мы. Пошла в библиотеку.

Очень мне хотелось написать тебе, Томка. Но письмо получилось бы мрачным. Наверное, то же самое чувствует бездомная собачонка в злую непогодь.

Когда, по моим подсчетам, гости должны были уйти я отправилась „домой“.

Не зажигая света, разделась и легла, навьючив все теплое: окно оставила открытым. Спать с открытым окном меня приучила Анна Георгиевна. Хозяева не возражают. Они из этого извлекли для себя выгоду: „Ей сколько ни топи, все равно выстудит“. И топят раз в неделю.

Я лежала с закрытыми глазами и видела, понимаешь, Томка, видела дурацкое хозяйское панно над моей кроватью. Какой-то нелепый толстомордый мальчишка и аист над ним. Похоже, что аист стоит на голове мальчишки. А еще я „видела“ в углу на этажерке гипсовую собаку, покрашенную „золотой“ краской. Чужие вещи, чужие запахи, и сама я чужая…

Мне было так тошно, что я даже реветь не могла.

Будет ли когда-нибудь у меня свой дом?

Хозяева скандалили. Сначала я не поняла, из-за чего у них сыр-бор разгорелся, а когда сообразила — ужаснулась. Он орал: „На кой… ты мне сдалась. За меня любая пойдет. У меня в Ялте своя площадь есть. Заберу квартирантку и буду с ней жить“. Мадам Козик кричала, что в тихом омуте все черти водятся, что она сразу меня „раскусила“ и что она меня, заразную, из жалости пустила на квартиру, а я так „низко“ ее отблагодарила.

Не помню, как я оделась, мадам Козик воинственно преградила мне путь, став в дверях. Я ретировалась через окно.

Был час ночи. Куда идти?

Ноги сами меня привели к А. Г. У крыльца стояли двое, я услышала голос Журова и завернула обратно. Куда идти? Всегда добра ко мне сестра Мария Николаевна, но она живет далеко, высоко подниматься, да и ночью мне не найти ее дома. Пойти в библиотеку? Закрыт корпус. Я стояла одна на темной улице. Появился кто-то высокий в плаще-накидке. И я вдруг позорно перетрусила, прижалась к стене. Это был милиционер. Город-то пограничный. Слава богу, меня он не заметил.

И тут я вспомнила о Косте. Кажется, он не поверил своим глазам, увидев меня. Я сначала ничего толком не могла объяснить. Трясло меня, как при сильном ознобе. К счастью, у Кости в комнате топилась печь.

Он сказал: „Тебе надо выпить горячего чая“. И тут я неожиданно разревелась. Я до этого никогда не ревела при нем. Он страшно растерялся. Стоял посредине комнаты, держа в руках чайник, и все повторял. „Ася… Ася…“ Я ничего не могла ему объяснить и не могла остановиться.

Он поставил чайник, подошел к окну и, стоя ко мне спиной, сказал: „Выходи за меня замуж“.

Томка, мне до сих пор стыдно за свои слова. „Выходить за тебя замуж только потому, что у меня нет своего угла?“

Он сказал: „Совсем не потому! Ты же знаешь, что я тебя люблю!“ Потом мы очень долго молчали.

Я не успела ничего сказать Косте. Он заявил, что „подло“ сейчас, когда я так подавлена, добиваться от меня ответа, что у нас еще есть время и что он завтра уезжает на два дня в Севастополь, в командировку. Сейчас же мне надо уснуть; утром он отведет меня к А. Г., и, независимо от того, что бы я ни решила, крыша у меня над головой будет.

Думала: от всех потрясений не смогу глаз сомкнуть. Но неожиданно заснула почти мгновенно. Может, оттого, что в комнате было тепло, а возможно, повлиял коньяк, Костя подлил его в чай „от простуды“.

Сквозь сон услышала: кто-то зовет меня. Сразу не могла понять — где я. Незнакомая комната: тахта, на которой я спала, рядом столик с приемником, посредине стол, заваленный бог знает какими деталями и инструментами, платяной шкаф — вот и вся обстановка. Накануне я ничего не заметила.

Горела настольная лампа, на абажур накинуто полотенце, и от этого в комнате полумрак.

Костя признался: неохота было меня будить, но уже семь утра, и соседи могут черт-те что болтать. В общем, он меня проводит к А. Г.

С Ай-Петри дул прямо-таки леденящий ветер. Было темно.

Костя шел чуточку впереди, стараясь спиной загородить меня от ветра.

Томка, только тут, на этой темной улице, прячась от ветра за спиной Кости, я поняла, что нет ни одного человека во всем свете, которому я была бы так нужна, как Косте. Нужна! Понимаешь: я нужна такая, какая я сейчас: больная, бездомная.