Около своего дома он сказал: „Зайдем — ключ у меня“. Зашли. Костя поставил вещи и сказал: „Вот и все“. Я сначала не поняла. Тогда он терпеливо разъяснил: нечего мне больше мотаться. Могу жить у него. Два или три рубля стоит вся „квартирная площадь“. Он поселится на веранде. Разве я не заметила верандочку? У него будет отдельная „квартира“. Он поставил себе там электрокамин.

Потом потащил меня смотреть веранду. Он „перебросил“ туда тахту. В комнате поставил кровать, стол, шкафчик. В общем-то одному можно жить.

Наконец он выговорился. А я все молчала. Тогда он не выдержал и спросил напрямик: „Может, ты боишься, что скажет княгиня Марья Алексеевна, или считаешь меня подонком?“

Я сказала, что считаю его самым верным другом, а после мадам Козик мне никакие княгини не страшны. „Тогда в чем дело?“ — спросил он.

И я осталась.

А сегодня старшая сестра Дора Порфирьевна (Костя называет ее „крысой в локонах“) спросила меня: „Вы вышли замуж?“ Ты ведь знаешь, Томка, я не очень находчивая.

Выручила Мария Николаевна, спросив ее: „А вы вышли замуж?“ Потом отозвала ее и что-то такое сказала, отчего у нее, кажется, локоны развились.

Только заболев, я узнала, как много по-настоящему хороших людей. Я должна выздороветь, вернуться в школу и вернуть людям все, доброе, что они дали мне. Я теперь все время думаю об этом.

На днях будем праздновать новоселье.

Кончаю писать. Костя вернулся (его вызывали в корпус: перегорел свет).

Ложусь спать. У меня, подумать только, тепло. Костя сам топит.

Пиши. Жду. Целую. Ася».

Новоселье прошло неожиданно весело. Ася сделала пельмени, Анна принесла пирог с рыбой. Журов — апельсины. Вагнер преподнес вазу с подснежниками. Пили шампанское, хором пели: «Я люблю тебя, жизнь» и «Если бы парни всей земли». Больше всех веселился Костя: лихо отплясывал чечетку, декламировал стихи. Даже Вагнер изобразил танго времен Мозжухина и Веры Холодной.

Журов с Анной проводили Вагнера до дома.

Сергей Александрович, когда они остались вдвоем, взял ее под руку. Они молча пошли к берегу и спустились на причал.

Волны бухали под настилом, заставляя вздрагивать деревянные плахи. Желтый свет фонарей качался на волнах.

Сели на скамью.

— Вы все время были такой веселой, а сейчас притихли. Можно, я закурю? Как вы думаете: молодожены будут счастливы?

— Если они действительно поженятся, будут, — Анне самой показалось, что голос ее прозвучал не очень-то уверенно. И она упрямо повторила: — Непременно будут.

— Вы оптимистка. Почему вы никогда не спрашиваете о моей семье?

Она не ответила.

— Моя жена красивая и довольно умная женщина. Она кандидат медицинских наук. Будет профессором. У нее есть высокопоставленный покровитель. И представьте: еще ко всему этому — она меня любит. Бывают и такие жизненные парадоксы. Я в страшной от нее зависимости. У нас два сына-близнеца. Они повторили меня. Я вам уже сказал: она умна во всем. Она их назвала: Сережка и Сашка. И воспитала их так, что мальчишки во мне души не чают. Анна, что же вы молчите? Я смешон?

«Какое мне дело до твоей жены? Я не хочу сейчас говорить о твоей жене, — думала Анна, — и вообще я ни о чем не хочу говорить».

Она смотрела на качающиеся желтые блики на волнах. Зачем нужны слова? Просто так, тихо посидеть рядом.

Черное небо уронило в темную воду сверкающую звезду. «Кажется, я пьяна. А ветер-то, ветер: влажный, соленый… Сиди, дыши, радуйся…»

— Анна! Ну, Анна! Чего же вы молчите? Ну скажите хоть что-нибудь.

«А если я не могу хоть что-нибудь», — подумала она.

Он взял ее лицо в свои руки, привлек к себе и поцеловал закрытые глаза, отыскал ее свежий, не тронутый губной помадой, рот.

Потом они поднялись и пошли. Под ногами легонько поскрипывал гравий. Сбоку в канаве, запинаясь о камни, вполголоса журчал ручеек.

Прощаясь, Журов задержал ее руку в своей. Они стояли у калитки. Притянув ее осторожно за плечи, он сказал:

— Анна, приходи ко мне завтра. Нам нужно поговорить, приходи. Ну, прошу тебя.

— Хорошо, приду. — Она засмеялась и сама не узнала своего смеха. Так она смеялась давно, очень давно.