Второй раз боль в сердце дала о себе знать, когда ему оставалось пройти каких-то двести метров до своего корпуса. Он присел на скамейку и вытащил таблетку нитроглицерина, сунул ее под язык.

Когда боль чуть отпустила, он глянул в сторону дуба, росшего неподалеку. «Ну как, приятель, жив?» — «Жив», — прошелестел дуб.

Удивительное зрелище представляла крона этого гиганта, опоясанного железными обручами. На его ветвях, напоминавших зимой костыли, листья умирали не все сразу. Зеленые, еще сочные, продолговатые резные листья перемежались с желтыми и цвета высохшей корицы. Вот так же, наверное, угасают и чувства в старости. Что-то увяло, высохло, обесцвечено, а что-то еще молодо, зеленеет в сердце. Что же? Что тебя еще держит на земле? Если тебе недоступно то, что доступно было в те годы, когда ты не был такой дряхлой развалиной? Любовь? Да, любовь. Любовь к человеку.

Он думал об этом сидя на скамейке и потом у себя в кабинете за своим столом…

Хорошо, что он не вернулся с полдороги, испугавшись, что приступ может повториться на работе. Как только он надел белый халат, боль растворилась. Неужто сила привычки? Психологический фактор. Стоило помучиться, чтобы увидеть две пары счастливых глаз: Гаршина и ее. Ах как она умеет радоваться! Уметь радоваться — это тоже талант, это, как говорится, от бога. Люди, скупые сердцем, не умеют радоваться.

Они хотели вместе пойти домой, но Анну вызвали, и она сказала: «Вы меня подождите!»

Конечно, он дорожит каждой минутой, проведенной вместе с ней. Только вот сказать ей об этом он никогда не посмеет.

Она хотела позвонить Кириллову, порадовать его: оперированное легкое расправилось, оно уже дышит. Кириллов — волшебник, ювелирная работа. Вот кому он завидует. Завидует резерву времени — возможности творить добро.

Потом мысли стали таять, превращаясь в тончайшую паутину, обволакивающую мозг. Неожиданно почувствовал страшную усталость, пальцы разжались, и ручка упала на недописанную страницу. «Я немного устал, — вяло подумал он, — вероятно, следует серьезно подлечиться. Надо проглотить еще таблетку, две… Все равно. Не хочу, чтоб она видела меня таким». Пока он вытаскивал таблетку — все куда-то исчезло. Потом сознание вернулось. И он отчетливо увидел небо — столь яркое, что на него больно было смотреть, он увидел усыпанный золотыми звездами платан и услышал голос Кости и женский смех. Кто же так смеется? Ах, конечно, жена Кости! Что за прелесть — эти счастливые женские лица!

Он сделал попытку приподняться — и не смог.

Хоронили Григория Наумовича назавтра, и снова день был необычайно хорош. Все было ярким: небо, море, деревья.

Кладбище, его было видно с нижней дороги, расположено на горе, в небольшой кипарисовой роще. К нему, петляя, вьется неровная, каменистая дорога.

Похоронная процессия стала медленно подниматься в гору. Костя вскочил на подножку грузовой машины, покрытой ковром, на которой, утопая в цветах, стоял гроб. Он что-то сказал шоферу, и машина остановилась.

— Давайте, ребята! — обратился Костя к подошедшим к нему парням.

Вчетвером они сняли гроб с машины и понесли его на руках.

У Кости мокрая от пота рубашка потемнела, прилипла к спине.

Других сменяли, но, когда подходили к нему, он, мотнув головой, коротко говорил: «Я сам», — и шел дальше.

Спаковская, догнав Анну, сказала:

— Посмотрите, сколько народу! Вот уж не ожидала. Кажется, маленький был человек, а как много венков. Будто знаменитость хоронят.

Анна оглянулась, посмотрела вниз на дорогу: «Можно подумать, что в городе никого не осталось». Много своих. Почти все, кто не на дежурстве. Она узнавала лица своих больных из санатория. Ничего удивительного — и среди них у Григория Наумовича много друзей, Ей поклонился мужчина в очках, — она узнала Кириллова. Мелькнуло заплаканное лицо Вовкиной учительницы. Ах да, ее мужа лечил Григорий Наумович. «К кому я теперь буду приходить со своими бедами?» — подумала Анна.

— Он не был маленьким человеком.

Спаковская взглянула на Анну, как бы ожидая, что она еще что-то скажет, но Анна только глубоко вздохнула.

Маргарита Казимировна шла молчаливая, замкнутая, лицо у нее было усталое.

Подошла тяжело дыша Ася. Анна взяла ее под руку.

— Наверное, самое ужасное в жизни, когда от тебя никому ни тепло, ни холодно, — тихо проговорила Ася.

…Музыканты, сыграв траурный марш, пошли к автобусу. Засыпана могила.

Костя руками сровнял землю.

— Пойдемте! — Спаковская осторожно дотронулась до Анниной руки.

— Поезжайте, я еще побуду здесь.

— За вами послать машину?

— Не надо. Я дойду.

Ася и Костя отправились пешком. Анна несколько минут смотрела им вслед. Ася рядом с Костей казалась очень хрупкой. Молодая женщина слегка споткнулась, Костя взял ее под руку. Через полгода Ася станет матерью. Народится новая жизнь…

Чем измерить жизнь? Годами? Радостями или горестями? Хорошо прожить жизнь… Он много страдал, но жизнь хорошо прожил. Делать людям добро и не ждать наград за это добро…