Проснулась от непонятного стука, что-то грохнулось в коридорчике, отделявшем ее комнатушку от Костиной верандочки. Сначала подумала, что кошка, но — нет — шаги! Кто-то Костиным голосом чертыхнулся.

— Асёнка, ты меня извини. Я прошу — извини!

Голос заплетался, и Ася поняла: Костя пьян, и не отозвалась.

Костя постучал. Ася, стараясь неслышно ступать, подошла к двери и осторожно опустила крючок. Они стояли по обе стороны двери, и она слышала его тяжелое дыхание. Он потянул дверь к себе, Ася поняла это по тому, как дрогнул крючок, и тихонько повернула ключ в двери. Он, сразу оставив дверь, обиженно произнес:

— Закрылась. — И немного погодя: — Подонком считаешь? Да?

Нетвердые шаги удалились. На верандочке еще долго горел свет.

Утром Ася нашла у двери — подсунул в щель — записку: «Прости, больше этого не повторится».

Костя исчез. Вечерами Ася никуда не уходила, ждала его, обманывая себя, что сидит дома из-за плохого самочувствия. К концу недели заявился Григорий Наумович. Отдышался, внимательно рассмотрел Асину «библиотечку поэта» и со свойственной коллекционерам гордостью похвалился:

— А у меня триста пятьдесят два названия. Есть библиографические редкости.

— Завидую вам, — улыбнулась Ася и подумала: «Он, наверное, Костю разыскивает». Так и есть.

— Вы давно видели Костю?

— Давно, — призналась Ася, — он теперь в общежитии живет, там ему ближе. — «Похоже, что я оправдываюсь».

Чуть подавшись вперед и заглядывая ей в глаза, Вагнер сказал:

— Костя пьянствует. Конечно, он не святой — случалось, и раньше немного выпивал, но не позволял себе подобного.

Ася не нашлась, что сказать, и подавленно молчала.

Передохнув, старик продолжал:

— Он не живет ни в каком общежитии, околачивается у приятелей. Они-то и таскают его по злачным угодьям. Тревожит меня это, признаюсь вам, чрезвычайно.

— Это я виновата. Он из-за меня.

— Ну-ну, только не волноваться. Знаете, зачем я пришел? Хочу попросить вас съездить к Косте и передать ему, что я прошу его зайти ко мне. Скажите ему, что у меня приемник испортился. Он поймет значение этого события для меня. Ведь я становлюсь с каждым днем все менее подвижен, а приемник для меня — окно в мир. Ну-с, я отбываю.

Он отверг попытку Аси проводить его. Не такая уж он старая развалина, чтобы позволить молодым женщинам его провожать. Стариковские осторожные шаги медленно удалились…

Высокая, неуклюжая в своем заляпанном раствором комбинезоне, женщина, показав мастерком в сторону моря, пояснила:

— Купаться он пошел, — в глазах бесцеремонное любопытство — зачем, дескать, птичка пожаловала? И вдруг на полном с‘толстым носом лице скользнуло участие, подобревшим голосом женщина сказала: — Ты, милая, ступай во-о-н на ту скамеечку. Обожди в тенечке, он-то мимо пойдет.

Ася поблагодарила и пошла к скамейке, прижатой к великану-кедру.

Солнце уже припекало, но деревья пока еще силились удержать ночную прохладу. Море, очень тихое, светло-голубое, стелилось до самого горизонта. Впрочем, горизонт скорее угадывался, чем виделся. К морю опускались, громоздясь друг на друга, зализанные дождями и отполированные ветрами серо-сизые камни-валуны. Среди них крутилась бугристая каменная тропа.

Костя из-за громады камней вырос внезапно. Он по пояс голый, тренировочные брюки, закатанные до колен, обнажали упругие мускулистые ноги, на вихрастой голове — широкополая соломенная шляпа. Ася невольно подумала, что Костя превосходная натура для скульптора и что он по-своему красив. Удивительно, как она раньше этого не замечала. Завидев ее, Костя радостно заулыбался, но, быстро погасив улыбку, подошел и, глядя в сторону, не без иронии спросил:

— Чем обязан?

Путаясь от волнения, Ася объяснила, зачем-то несколько раз повторив, про приемник.

Костя присвистнул и небрежно произнес:

— Суду все ясно. Старик услышал о моих художествах и послал для спасения утопающих кроткого ангела.

Ее обожгла обида — с какими добрыми мыслями и чувствами она спешила к нему, а он иронизирует. Ася испугалась, что сейчас расплачется, и, выхватив из сумочки платок, помахала на горящие щеки: жарко!

Он мельком глянул на нее и сел рядом. Сосредоточенно курил. Его пахнущее морем плечо совсем рядом, а человек страшно далеко. Пусть он не хочет говорить, но она все должна ему высказать. Сбивчиво, ударяясь, как о каменную стену, о его замкнутое молчание, она принялась упрашивать его бросить пить.

— Тебя старик уполномочил? — Кажется, он даже усмехнулся. — Тебе-то что?!

— Как что?! Мы же с тобой друзья. Ты не думай, что я тогда закрылась, потому что испугалась. Пойми, для меня было страшно — увидеть тебя пьяным. Обещай мне, прошу тебя, что не будешь пить.

— Хорошо, обещаю, — сдержанно произнес Костя.

Ей показалось, что он это сказал, чтобы поскорее от нее отвязаться. Вероятно, кстати — на стройке ударили в рельсу. Костя поднялся.

— Вон твой автобус. Идем, а то придется долго ждать. Свернем вправо, здесь ближе.