— Ты сильно понимаешь, думаешь — учишься в школе, так все и понимаешь, — в спорах Натка всегда принимала Нинину сторону.

— В школе… — лицо Кати стало грустно-озабоченным, — в школе… нам учительница говорила, что помещики издевались над крестьянами, продавали их…

— Живых? — с интересом спросила Натка.

— Ах, боже мой, ну конечно же!

— Ты не махай рукой! — закричала Натка. — Это ты сама все напутала, Нина мне читала — продавали только мертвые души, а людей этих звали Чичики.

Катя даже не улыбнулась.

— А еще учительница говорила, что белые у красных на коже, на спине и на груди вырезали звезды, расстреливали за то, что они за бедных воевали.

— Значит, за нас, — убежденно сказала Натка.

Старшие сестры переглянулись.

— Мы раньше не были бедными, — Нина вспомнила Петренко; когда говорили про «раньше», она неизменно его вспоминала. — Петренко наш красный, Вену в тюрьму посадили несправедливо, а он выпустил. Значит, бабушка не за справедливость?

— Не смей так говорить про бабушку! — закричала Катя.

— Ну, а вы о чем спорите? — спросила Лида, заглянув в детскую.

Она вошла, присела к столу и принялась что-то рисовать на листке бумаги. Рисует Лида замечательно. Бабушка говорит, что у нее дар божий, только она к нему несерьезно относится. Лида сейчас какая-то рассеянная, даже не заметила, что сестры не отозвались. Мама говорила, что ей трудно живется. Нелегко искать уроки музыки, сколько и без нее безработных учителей. А еще Лида взяла да и отказалась от выгодного урока. Поссорилась с родителями своих учениц из-за убеждений — так непонятно Лида пояснила маме свой отказ.

Коле тоже почему-то не везло с уроками. Готовил по физике какого-то балбеса, а балбес провалил экзамен и не заплатил. Занимался с двумя студентками, а потом узнал, что они сами нуждаются, и ничего с них не взял. Лида сказала, что это донкихотство, а Коля тогда засмеялся и сказал: «Сама не лучше». Лиде сейчас, наверное, неприятно, что она бабушку рассердила. Вот ей, Нине, всегда неприятно, когда она кого-нибудь рассердит.

— Ты что рисуешь? — спросила Нина, подойдя к столу.

— Видишь? Дорогу.

— А куда эта дорога?

Вместо ответа Лида пририсовала в конце дороги улыбающееся солнце.

— Идем, провожу тебя, — предложил Коля, появляясь в детской, — мне как раз по пути, — и, протянув Лиде сверток, добавил: — Вот мама посылает сестре твоей хозяйки, беженке, немного конины.

Когда они ушли, Катя, торжествуя, сказала:

— А что я говорила?! Бабушка добрая! Будешь еще спорить?!

— Я и не спорю, — Нина пожала плечами, — только почему бабушка так про революцию?

— Что про революцию? Молчишь. Не знаешь, что сказать, — рассердилась Катя.

Внезапно тяжело заболел Вена. Он снимал где-то далеко комнату. Никого у него не было. Коля на время Вениной болезни переселился к нему. Бабушка носила им еду.

Мама приходила со службы поздно. Она часто жаловалась:

— Когда же все установится? Курс рубля падает, меняется чуть ли не каждый день, приходится все заново пересчитывать.

Нина ненавидела этот курс, он заставлял маму щелкать счетами всю ночь. Наверное, из-за этого несчастного курса мама совсем перестала петь.

Теперь возить воду стало обязанностью сестер. Водоразборная будка не работала — ездить надо было на ключик за два квартала. Пустую, обледенелую бочку тащить еще ничего, правда, когда с горы — она ударяла по ногам, а вот с водой, да еще в гору — у сестер слезы намерзали на ресницах.

У проруби — огромная очередь. Откуда-то вынырнула Гранька. Вытерев нос рукавицей, она сообщила:

— А я вашего дядьку с барышненкой видела.

— Какого дядьку? — не поняв, спросила Нина.

— Че, не знаешь? Ну, дядю Колю.

— Врешь, — строго сказала Катя, — он ухаживает за больным товарищем и вообще ни с какими барышненками не ходит.

— Чтобы я врать? Вот побожусь. — Гранька перекрестилась. — Идет вот эдак, — она подбоченилась и, с трудом переставляя ноги в огромных пимах, покачиваясь, прошлась перед сестрами. — Я ему «здравствуй» сказала, а он: «Здравствуй, курица».

Сестры переглянулись — он!

— А какая она из себя?