— Ужасти какая красивенькая! — Гранька даже зажмурилась от восторга. — Глаза как у кошки, так и зыркает, так и зыркает. Коса до задницы.

Гранькин поток красноречия оборвал сердитый окрик Степанидихи:

— Гранька, куды тебя холера унесла!

Гранька бросилась со всех ног, из рваного пима по снегу волочилась портянка.

Сзади кто-то басом сказал:

— А ну, сороки, подвигайте свой кабриолет.

Воду доставать из проруби не так-то просто: Катя спустилась к проруби, а Нина стояла вверху и принимала ведерко от Кати. Стараясь не расплескивать, выливала воду в кадку.

— Они бы еще наперсток взяли, — проговорил кто-то насмешливо.

Мальчишеский ломающийся голос произнес:

— Они же маленькие, им же тяжело.

Нине очень хотелось посмотреть: кто же это сказал, но она боялась разреветься, закусив губу, таскала воду. И все же она поскользнулась, ведерко с грохотом покатилось, вода выплеснулась под ноги. Тот же недовольный голос проворчал:

— Теперь изволь из-за этих девчонок ходить с мокрыми ногами.

Нина, глотая слезы, поспешно вскочила. Примерзшие сани долго не могли сдвинуть с места.

Катя промочила ноги, к вечеру у нее заболело горло.

Мама сказала:

— Придется мне Нину взять завтра с собой на толкучку, Катюше надо посидеть дома.

Нина обрадовалась: она поможет маме везти вещи, которые они сменяют на продукты, и будет приглядывать, как бы чего не утащили.

Бабушка разбудила Нину, как ей показалось, еще ночью.

— Вставай, Ниночка, пока до барахолки доберетесь — рассветет.

Были вещи красивые и нужные, а затолкали эти вещи в мешок, чтобы везти на барахолку, и они сразу стали барахлом.

Утро серое, пасмурное. Падал легкий снежок. Покрытые серебристо-игольчатым инеем деревья стояли неподвижные, будто промерзли до корней. На столбах заборов лежали пухлые снежные шары. Голубели сугробы, голубели заледенелые окна в домах, что-то голубое, чуть приметное, повисло в проемах между домами и клубилось в дали улицы.

Барахолку было слышно издалека.

«Вот почему барахолку еще и толкучкой называют, потому что здесь все толкутся», — подумала Нина, пробираясь следом за мамой. Спины, спины и ноги. Спины в полушубках, в шинелях, в овчинных поддевках, в бархатных и беличьих шубках. Наконец мама выбрала свободное местечко, постелила на сани коврик.

— Залезай сюда, — сказала она, — притопывай почаще, чтобы ноги не замерзли. — Мама повесила Нине на одну руку кружевную накидку, на другую — черную ажурную кофточку, у ног поставила чугунную собаку. — Пусть тебя караулит, — пошутила мама.

Нина скорее угадала, чем поняла, — маме не до шуток, мама чем-то озабочена и даже испугана, и вдруг Нина почувствовала, что у нее дрожат колени. Она боязливо огляделась. Рядом с ними стоял красноармеец в буденовке и шинели, он тяжело опирался на костыли. Красноармеец продавал зажигалки. Около них юлила старушка в плюшевом салопчике и с облезлой муфточкой на шнурке. Дребезжащим голоском, будто ложечкой стучали о стакан, старушка выкрикивала:

— Открытки с видиками! Покупайте открытки!

Пахло жареным мясом. Нина оглянулась: неподалеку на железной печке (такие печки почему-то назывались «буржуйками») огромная бабища жарила пироги. Нина облизнула губы. Бабища неожиданно тонким и для ее туши пронзительным голосом закричала:

— Пироги с лучком, перцем и с собачьим сердцем!

— Не знаете, почем пирожки? — спросила мама красноармейца.

— За пару двадцать тыщ просит спекулянтка, язви ее в душу! — Голос у красноармейца простуженный.

В глазах рябило от беспрерывного мелькания пестрых фигур, от назойливых выкриков звенело в ушах. Одна мама молча прижимала к себе свое любимое серое платье и пышный бобровый воротник. Наверное, у них поэтому никто ничего и не покупал, даже не спрашивал. Наверное, надо зазывать покупателей. Нина хотела сказать об этом маме, но рядом кто-то хрипло прокричал:

— Берите галоши, господа хорошие!

Перед ними остановился высокий человек в черной шубе, он был какой-то ненастоящий — борода и усы, а голова повязана платком, поверх платка — дамская меховая шапочка, на руках напялены галоши. «Ненастоящий», глядя на маму, хлопнул галошиной о галошу и воскликнул:

— Явление мадонны народу! Зрите, верующие! Венера Милосская!

Нина взглянула на маму. У мамы дрогнули брови. Высокая, в черной бархатной шубке, она стояла, держась, как всегда, очень прямо и смотрела куда-то поверх толпы.

Тетка с длинным красным носом и близко посаженными злыми глазками закричала:

— Ишь, уставился! Не видал, черт бородатый, буржуйских дамочек! Пришла небось торговать, знаю я ее, денщиков имела, на извозчиках каталась! Что, и тебя приперло?! Хватит, попили нашей кровушки!