Избегая моего взгляда и опустив глаза в землю, Боброва отвечала:

— Ичалов любил меня, я этим воспользовалась. Он сделал бы все для меня! Я не объяснила ему, зачем мне было нужно, чтобы он подал мне письмо, я сказала ему только, что прошу его об этом, что для меня это очень важно; я была уверена, что он это сделает, — и он сделал.

— Зачем же вам нужно было присутствие Ичалова?

Боброва помолчала с минуту и потом сказала:

— Неужели вы так недогадливы, что вам все надо объяснять?

— Я обязан обо всем вас расспросить…

— Обо всем?! Ну, извольте. Я думала, что Ичалова непременно заметят и что подозрение падет на него, а не на меня.

Я вздохнул от этого признания. Она заметила это и опустила голову.

— Я все предвидела, — продолжала она как-то машинально, — и все обдумала. Вам кажется это невероятным, невозможным в такой молодой девушке, как я! Но это было… Довольно с вас?

— Нет, я должен просить вас еще многое объяснить мне.

— Что же вы хотите еще знать?

— Каким образом у Ичалова оказались бриллианты, которые он продал Аарону?

— Он поднял диадему и бритву, когда я их бросила в окно, и унес домой. Бритву он возвратил мне на другой день, так как это была бритва брата, и я торопилась положить ее на то место, откуда взяла, чтобы не возбудить подозрений брата; диадема осталась у Ичалова, и что он с ней сделал — я не знаю.

— Для чего вы сняли диадему с убитой и бросили ее в сад?

— Опять, опять вы не догадываетесь. Неужели вы всегда так допрашиваете? Неужели ваша голова отсутствует в то время, когда вы так пытаете?

Это было даже оскорбительно. Я невольно покраснел. В самом деле: для чего расспрашивать о том, что и без того ясно, она хотела, чтобы у Ичалова осталась в руках улика…

— Что побудило вас совершить преступление?

— Русланова была моим врагом; она отняла у меня того, которого я любила так же, как меня любит Ичалов. Она сделала это только из одного тщеславия; я решилась ей отомстить — и отомстила. Как оскорбленная женщина я имела право на эту месть; лучше пускай лишила бы она меня жизни, чем отнять у меня того, кого я так пламенно любила. Я ее зарезала за это…

Произнося последние слова, она сделала движение рукой, как будто наносила удар… Глаза ее сверкали. В эту минуту, когда она с такой уверенностью утверждала за собой право на жизнь своей соперницы, Боброва была необыкновенно хороша: такой должна была быть Юдифь у изголовья Олоферна[По библейской легенде вдова Юдифь явилась к ассирийскому военачальнику Олоферну, воины которого осаждали ее родной город. После пира, оставшись наедине с Олоферном, покоренным ее красотой, она отрубила ему голову, что повлекло за собой поражение ассирийцев.].

Под огнем ее взора я невольно опустил глаза. «Эта девятнадцатилетняя красивая девушка, — думал я, — уже дважды убийца. Умерщвляя Русланову, она разрушала жизнь влюбленного в нее саму Ичалова и, чтобы спасти себя, тянула его в петлю».

— Вы давно уже любили Петровского? — спросил я у нее.

— Он был моим женихом.

— Почему же свадьба ваша расстроилась? Почему Русланова стала его невестой?

— Ее здесь не было, когда я стала невестой Петровского. Она была еще в институте, приехала сюда шесть месяцев назад. Видя мои успехи в свете, она мне завидовала и ревновала ко всем. На каждом шагу она старалась чем-либо уязвить меня, и видя, что усилия ее тщетны, прибегла к последнему средству: решилась отнять у меня жениха, которого я страстно любила; ей помогло ее богатство, и она стала его невестой… Оскорбленное чувство любви требовало мести, я отомстила.

— Почему же вы всю вину свалили на нее? Не следовало ли вам негодовать скорее на жениха, не сдержавшего своего слова?

— Его соблазнили богатством, я уверена, что и до сих пор еще он меня любит. Однако довольно, довольно! Вы видите, как я устала. Я не могу больше отвечать. Вы теперь знаете все…

Записав ее показания, я подал ей протокол для прочтения. Было уже около 12 часов ночи.

Она его долго рассматривала. Сделав несколько поправок по ее указаниям, я спросил у нее:

— Вы более ничего не желаете добавить к вашему показанию?

— Что же еще я могу добавить?

— Нет ли чего-нибудь, что бы, по вашему мнению, могло служить в вашу пользу? Не желаете ли вы, чтобы я обратил особенное внимание на какие-либо обстоятельства, которых я не имел в виду и которые могли бы облегчить меру вашей вины?

— Нет, снисхождения мне не надо.

Долго вертела она перо в руках, прежде нежели решилась внизу показания поставить свою подпись.

Слезы ручьем текли на бумагу, когда она подписывала: «Анна Дмитриевна Боброва».