Доктор поворачивает несколько выключателей, его буфер обмена прижат к животу, и машины останавливают дыхание Юрая. Зик трясет его за плечи, и Ханна сжимает его руки крепко, до тех пор, пока ее костяшки не становятся белыми.

Затем она говорит что-то, она опускает свои руки и отходит от тела Юрая. Отпуская его.

Я отхожу от окна, идя первым, а затем бегу, проталкивая себе путь по коридорам, небрежный, слепой, пустой На следующий день я взял грузовик из корпуса. Люди все еще приходят в себя от потери памяти, потому никто не пытался меня остановить. Я еду через железнодорожные пути в направлении города, и глаза мои блуждают по горизонту, но на самом деле не обращают внимание ни на что.

Добравшись до полей, которые отделяют город от внешнего мира, я давлю на педаль газа.

Грузовик мнет высохшую траву и снег под его шинами, и вскоре земля сменяется тротуаром сектора Отречения, и я едва ощущаю течение времени. Улицы все те же,и мои руки и ноги знают, куда идти, даже если мой разум не помогает мне в этом. Я останавливаюсь около дома, возле знака " стоп", с потрескавшейся центральной дорожкой.

Мой дом.

Я иду через переднюю дверь и вверх по лестнице, все с тем же приглушенным чувством в ушах, как будто я нахожусь далеко от этого мира. Люди говорят о боли горя, но я не знаю, что они имеют в виду. Для меня, горе это разрушительное онемение, каждое моё ощущение притупляется.

Я прижимаю ладонь к панели, закрывающей зеркало наверху, и отталкиваю ее в сторону.

Несмотря на оранжевый цвет заката, расплывающегося по полу и освещающего мое лицо снизу, я никогда не выглядел бледнее; круги под глазами, никогда не были более выраженными. Я провел последние несколько дней где-то между сном и бодрствованием, не вполне в состоянии справится с обоими крайностями.

Я втыкаю машинку для стрижки волос в розетку около зеркала. Правый предохранитель уже на месте, поэтому все, что мне нужно сделать, это запустить ее в волосы, загибать уши, чтобы защитить их от лезвия, повернуть голову, чтобы проверить мою шею на наличие мест, которые я, возможно, пропустил. Остриженные волос падают на мои ноги и плечи, вызывая зуд там, где волосы соприкасаются с голой кожей.

Провожу рукой по голове, чтобы убедиться в гладкости, но мне на самом деле не нужно проверять. Я научился всему сам когда был маленьким.

Я долго смахиваю волосы с плеч и ног, а потом собираю их в совок. Закончив, я снова стою перед зеркалом, и я вижу края татуировки, пламени Бесстрашных.

Я достаю флакон с сывороткой памяти из своего кармана. Я знаю, что один флакон сможет стереть большую часть моей жизни, тем не менее она нацелена на воспоминания, а не на факты. Я все еще буду уметь писать, говорить, смогу собрать компьютер, потому что эта информация хранится в других частях моего мозга. И я не хочу помнить ничего другого.

Эксперимент окончен. Джоанна успешно провела переговоры с правительством, начальством Дэвида, чтобы бывшим членам фракций разрешили остаться в городе, при условии, что они самодостаточны, будут подчинятся государственной власти, и позволят людям снаружи, прийти и присоединиться к ним, делая Чикаго просто другой столичной областью, как Милуоки. Бюро, отвечавшее за эксперимент, теперь будет следить за порядком в городских пределах Чикаго.

Это будет единственная столичная область в стране управляемая людьми, которые не верят в генетическую поврежденность. Своего рода рай. Мэттью говорил нам, что он надеется, что люди из периферии понемногу переберутся и заполнять пустое пространство, и найдут здесь более обеспеченную жизнь нежели та которая у них была.

Все, чего я хочу это стать кем-то новым. В данном случае, Тобиасом Джонсоном, сыном Эвелин Джонсон. Тобиас Джонсон может прожить скучную и пустую жизнь, но он по-

крайней мере полноценная личность, не этот фрагмент человека коим являюсь я, слишком поврежденный болью, чтобы стать кем-то полезным.

– Мэттью сказал мне, что ты украл немного сыворотки памяти и грузовик, произносит голос в конце коридора. Это Кристина.

– Должна сказать, что не поверила ему на самом деле.

Я должно быть не слышал, как она зашла в дом. Даже ее голос звучит будто исходит сквозь воду до моих ушей, и мне нужно несколько секунд понять то, о чем она говорит.

Когда я осознал, то поворачиваюсь к ней и говорю.

– Тогда почему ты пришла, если не поверила ему?

– На всякий случай, отвечает она, начиная приближаться ко мне.

– Кроме того, я хотела еще раз увидеть город, прежде чем все изменится. Дай мне флакон, Тобиас.

– Нет, я сжимаю его пальцами, чтобы защитить от нее.

– Это мое решение, не твое.

Ее темные глаза расширяются, а ее лицо светится на солнце. Что заставляет каждый ее тонкий, темный волосок излучать оранжевый свет будто в огне.

– Это не твое решение, говорит она.
– Это решение труса, в тебе много чего намешано, Четыре, но ты не трус. Никогда им не был.

– Возможно, сейчас я и есть трус, отвечаю я пассивно.
– Все меняется. Меня все устраивает.

– Нет, ты не трус.

Я чувствую себя таким истощенным, что единственное, что я делаю, это закатываю глаза.

– Ты не можешь стать тем кого бы она ненавидела, говорит Кристина, на этот раз спокойно.
– И она бы точно возненавидела.

Внутри меня начала нарастать ярость, мощная и живая, и приглушенное ощущение вокруг моих ушей ушло, позволяя даже этой тихой улице Отречения звучать громко. Меня трясет от всего этого.