– Это беспокоило меня раньше, - говорит он.
– Но я преодолел это уже долгое время назад.

Мы всегда думали, что мы были сами по себе, и теперь все повернулось так, что мы были правы - они оставили нас самих по себе. Так оно и есть.

– Мне кажется, что я не принимаю это, - говорю я.

– Если ты видишь кого-то в беде, ты должен помочь им. Эксперимент это или нет. И...

Боже.
– Меня передергивает.
– Все те вещи, которые они видели...

Он слегка улыбается мне.

– Что?
– спрашиваю я.

– Я просто думал о некоторых вещах, которые они видели, - говорит он, кладя руку на мою талию.

Какой-то момент я сердито сверкаю на него глазами, но я не могу выдержать это, не сейчас, когда он так усмехается, глядя на меня. Не сейчас, когда я знаю, что он пытается сделать мне лучше. Я слегка улыбаюсь.

Я сажусь рядом с ним на подоконник, мои руки зажаты между ногами и деревом.

– Знаешь, Бюро, создавшее фракции, не сильно отличается от того, что мы ожидали увидеть.

Когда-то давно группа людей решила, что система фракций будет лучшим вариантом жизни - или вариантом заставить людей прожить жизнь наилучшим образом.

Сначала он не отвечает, только закусывает губу и смотрит на наши ноги, прижатые друг к другу на полу. Мои пальцы чиркают о землю, только чуть-чуть не доставая до нее.

– Это помогает, на самом деле, - говорит он.
– Но тут так много всего, что было ложью, что трудно выяснить, что было правдой, что было настоящим, что имело значение.

Я беру его руку, проскальзывая своими пальцами между его. Он прислоняется своим лбом к моему.

Я ловлю себя на том, что по привычке думаю "слава Богу", и потом я понимаю, чем он так обеспокоен. Что, если Бог моих родителей, все, во что они верили, - просто что-то, придуманное кучкой ученых для того, чтобы держать нас под контролем?

И не только их верования о Боге и о чем бы то там ни было, но о добре и зле, о самоотверженности? Должны ли все эти вещи поменяться, потому что мы знаем, как был создан наш мир?

Я не знаю.

Эта мысль грохочет во мне. Так что я целую его - медленно, так что я могу чувствовать тепло его рта, и мягкое давление, и его дыхание, когда мы отстраняемся.

– Почему, - говорю я, - мы всегда находимся в окружении людей?

– Я не знаю, - говорит он.
– Может, потому что мы просто глупы?

Я смеюсь, и это смех, а не свет, который изгоняет темноту здания внутри меня, который напоминает мне, что я все еще жива, даже в этом странном месте, где все, что я когда-

либо знала, рушится. Я знаю некоторые вещи - я знаю, что я не одна, что у меня есть друзья, что у меня есть любовь. Я знаю, откуда я пришла. Я знаю, что я не хочу умереть, и для меня это что-то - что-то большее, чем я могла бы сказать несколько недель назад.

В эту ночь мы придвигаем свои кровати немного поближе вместе, и каждый смотрит в глаза другого, прежде чем уснуть. Когда мы наконец погружаемся в сон, наши пальцы сплетены вместе в пространстве между кроватями. Я слегка улыбаюсь и тоже позволяю себе уйти.

Солнце ещё не зашло за горизонт, когда мы ложимся спать, но я просыпаюсь, спустя пару часов, посреди ночи. Голова раскалывается, переполненная мыслями, вопросами и сомнениями. Трис выпустила меня из своих объятий чуть раньше, и теперь её пальцы касаются пола. Она растянулась на матрасе, её лицо прикрыто волосами.

Я засовываю ноги в ботинки и иду по коридору, шнурки шлёпают по полу. Я так привык зданиям Бесстрашных, что не совсем обычно слышать, как скрипит деревянный пол подо мной. Мне по душе скрипы и эхо пещер, рычание и вибрации воды в ущелье.

В первую неделю моего посвящения, Амар беспокоился, что я ещё больше уйду в себя, зациклюсь, поэтому позвал меня присоединиться к Бесстрашным постарше, и сыграть в "Слабо". В качестве моего испытания мы вернулись в Пещеру и я сделал свою первую татуировку - символ Бесстрашных - пламя, у себя на груди. Это было мучительно, но я наслаждался каждой секундой процесса.

Я дохожу до конца коридора и оказываюсь в атриуме, окружённый запахом сырой земли.

Повсюду посадки и деревья орошаются водой, точно так же, как и в оранжереях Дружелюбия. В центре комнаты, в гигантском резервуаре с водой дерево, приподнятое высоко над землёй, так, что можно увидеть корни у него внизу, отдают человечностью, словно нервы.