– Иногда я склоняюсь к тому, что существует много чего, что можно бояться, а иногда к тому, что не осталось ничего, чего можно опасаться.

Я киваю, хотя она не может меня видеть, и мы продолжаем идти, луч фонарика подпрыгивает, наши ботинки соприкасаются, откуда-то с другого конца до нас доносится затхлый воздух.

После двадцати минут ходьбы, мы поворачиваем за угол и я вдыхаю свежий ветер, достаточно холодный, чтобы вызвать дрожь. Я выключаю фонарик, и лунный свет в конце туннеля ведет нас к выходу. Туннель выводит нас куда-то в пустырь, через который мы пришли к комплексу, среди разрушающихся зданий и заросших деревьями, прорывающихся через тротуар. В нескольких метрах припаркован старый грузовик, задняя часть которого закрыта искромсанным и изношенным брезентом. Нита пинает одну из шин, для проверки, затем забирается на водительское сиденье. Ключи уже свисают из зажигания.

– Чей грузовик?
– Спрашиваю я, когда сажусь на пассажирское сидение.

– Он принадлежит людям, которых мы собираемся встретить. Я попросила их припарковаться здесь, отвечает она.

– А кто они?

– Мои друзья.

Я не знаю, как она видит куда ехать в этом лабиринте улиц перед нами, но у нее получается, направляя грузовик, вокруг корней дерева и упавших уличных фонарей, мигая фарами несущимся животным, которых я вижу краем глаза.

Длинноногое существо с худощавым коричневым телом, пробивает себе путь через дорогу впереди нас, почти достающий в высоту до фары. Нита тормозит, чтобы не сбить его. Его уши дергаются, и он смотрит на нас своими темными, круглыми глаза с осторожным любопытством, как ребенок.

– Они красивые, не правда ли?
– Говорит она.
– Перед тем, как я попала сюда, я никогда не видела оленей.

Я киваю. Он красивый, но неуверенный, спотыкающийся.

Нита нажимает пальцами на клаксон, и олень отходит в сторону. Мы вновь ускоряемся, добираясь до широкой, открытой дороги висящей поперек железнодорожных путей, по которым однажды я спускался, чтобы добраться до корпуса. Я вижу его огни впереди, единственное светлое пятно в этой мрачной пустоши.

И мы едем на северо-восток, подальше отсюда.

Прошло довольно много времени, прежде чем я снова увидел электрическое освещение.

Оно тянется по узкой, неоднородной улице. Лампочки свисают со шнура натянутого вдоль старых фонарей.

– Мы остановимся здесь. Нита дергает руль, втаскивая грузовик в переулок между двух кирпичных зданий. Она вынимает ключи из зажигания и смотрит на меня.

– Проверь бардачок. Я попросила их дать нам оружие.

Я открываю отсек перед собой. На верху нескольких оберток лежат два ножа.

– Как ты относишься к ножу? – говорит она.

В Бесстрашии новичков учили, как бросать ножи, даже перед теми изменениями Макса в инициации, сделанные до того когда я к ним присоединился. Мне это никогда не нравилось, потому что, казалось способом стимуляции театральности Бесстрашных, нежели полезным навыком.

– Нормально, говорю я с ухмылкой.

– Я никогда не думал, что этот навык будет чего-то стоить, тем не менее.

– Полагаю, что Бесстрашные еще для чего то сгодятся после всего... Четыре, она говорит немного улыбаясь. Она берет нож, что побольше, я беру тот, что поменьше.

Я напряжен, пальцами вращаю ручку, идя по аллее. Надо мной в окнах мерцает различного рода свет - пламя от свечи и фонаря. На мгновение, когда я посмотрел вверх, я увидел завесу волос и темные глазницы, смотрящие на меня.

– Здесь живут люди?
– спрашиваю я.

– Это окраина периферии, говорит Нита.

– Где-то в двух часах езды от Милуоки, центральной области к северу отсюда. Да, люди живут здесь. В настоящее время люди не уходят слишком далеко от города, даже если они хотят жить за пределами влияния правительства, как люди здесь.

– Почему они хотят жить за пределами влияния правительства? Я знаю, что это такое благодаря наблюдению за афракционерами. Они всегда голодные, они всегда замерзают зимой, а летом изнывают от жары, всегда борющиеся за существование. Это не слишком легкая жизнь, чтобы ее выбирать - тебе нужна убедительная причина для этого.

– Потому что они "генетически поврежденные", говорит Нита смотря на меня.

– Генетически поврежденные люди технически легальны, равны генетически чистым людям, но только на бумаге, так сказать. В реальности беднее, чаще обвиняемые в преступлениях, менее вероятно нанимаемые на хорошую работу...ты называл это, это проблема, и она существует со времен Войны за Чистоту, около столетия.

– Людям живущим на периферии, это место кажется более привлекательным для того чтобы отстраниться от общества полностью, а не пытаться исправить проблему изнутри, как это собираюсь сделать я.

Я думаю, о фрагменте стекла, вытатуированном у нее на коже. Интересно, когда она ее сделала, и из-за чего у нее такой опасный взгляд, и почему ее речи полны драматизма, и что заставляет ее становиться революционером.

– А как вы собираетесь осуществить этот план?

Она поджимает губы и говорит: