С докладами о кадровой работе в РККА высту­пили Ворошилов и Гамарник. Тексты речей были зара­нее согласованы между собой, поэтому оба с завидным оптимизмом охарактеризовали моральное состояние личного состава.

— К настоящему моменту,— в бодром темпе рапор­товал Ворошилов,— армия представляет собой боеспо­собную, верную партии и государству вооруженную силу... Отбор в армию исключительный. Нам страна дает самых лучших людей.

Ему горячо аплодировали. По неписаному сценарию как бы полагалось чередовать разоблачения с героиз­мом. Этому правилу стальной закалки духа дружно следовала печать. Однако приободрившихся, настроен­ных на новый прилив энтузиазма участников ожидало горькое разочарование.

Слова потребовал Молотов:

— Было вначале предположение по военному ве­домству здесь особый доклад заслушать, потом мы от­казались от этого, мы имели в виду важность дела, но пока там небольшие симптомы обнаружены вреди­тельской работы, шпионско-диверсионно-троцкистской работы. Но я думаю, что и здесь, если бы вни­мательнее подойти, должно быть больше... Если у нас во всех отраслях хозяйства есть вредители, можем ли мы себе представить, что только там нет вредителей. Это было бы нелепо... Военное ведомство — очень большое дело, проверяться его работа будет не сейчас, а несколь­ко позже, и проверяться будет очень крепко.

Вячеславу Михайловичу хлопали не менее рьяно и долго, но без восторга в лице. Его сухая скре­жещущая речь оставила мрачный осадок. У воен­ных — в первую очередь. На Ворошилова было жалко смотреть.

И все же подлинным потрясением стала речь Ежо­ва. Можно было предвидеть, что новый нарком продол­жит высказанную на прошлом пленуме критику в адрес предшественника и его методов, но такого замаха не ожидал никто. Выступая по пункту 3 «в» — «Уро­ки вредительства, диверсии и шпионажа японо-германо-троцкистских агентов», он подверг славный Наркомвнудел такой проработке, которой это внушающее цепенящий ужас учреждение не знало со времен основа­ния. Вскрылись вопиющие факты: шпионы и агенты всевозможных разведок окопались и в самом аппарате, и в его управлениях на периферии, разведка, как внут­ри страны, так и за ее рубежами, подчистую развалена, контрразведка не выполняет возложенных на нее задач и т. д. и т. п.

— Неполадки в работе,— как скромно определил Ежов,— в первую очередь вызваны гнилым и близору­ким руководством со стороны товарища Ягоды... Имеет­ся и немалая засоренность органов НКВД троцкистско- зиновьевскими и правыми отбросами.

Тут и самым твердокаменным стало ясно: грядет та­кая чистка, что реки выступят из берегов.

— Чем больше будем мы продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлоб­ляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее они будут идти на острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить советскому обществу, тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы, как последнее средство обреченных,— задал направление Сталин на годы и годы вперед.

Вечная борьба, вечное горение, вечная вера.

Латунная, в фиолетовых пенках заря разметалась в полнеба меж Петршином и Градчанами, и тихая Влтава отсвечивает, как свежепрокатанный лист.

Темный силуэт Града, аркбутаны и контрфорсы свя­того Вита, острые шпили, рептильный глянец чешуйча­тых крыш. Над резиденцией президента чуть подра­гивает в тихоструйном томлении белый с красно-синей каймой штандарт, приоткрывая то львиный оскален­ный зев, то раздвоенный хвост.

Бенеш попросил начальника канцелярии связаться с Чернинским дворцом и, если Крофта на месте, пригласить его приехать для важного разговора.

Президент уже дважды беседовал со своим минист­ром и не счел для себя удобным звонить еще раз. Рабо­чий день давно кончился.

Третий за день звонок президента заставил Камила Крофту еще раз перечитать последние телеграммы. Стиснув виски, он при свете настольной лампы судорож­но сопоставлял разноречивые факты, но так и не изба­вился от гнета сомнений. На последней аудиенции Траутмансдорф вполне определенно высказался насчет военного заговора. Даже назвал Тухачевского. Чего еще можно требовать от дипломата, если, конечно, это не хитрая дезинформация?

Тревожных сигналов слишком много, чтобы от них так вот запросто отмахнуться. Информирует посол Осуский из Парижа. Обмолвился на приеме — случай­но? намеренно? — венгерский посол в Праге Веттштейн.

Взять хотя бы те же переговоры с Траутмансдорфом, что так долго готовились и поначалу протекали до­вольно успешно. Что это: заранее рассчитанный шах­матный ход? Ловушка?

Январский процесс, следует признать, сильно поуба­вил сомнений. Гестапо удалось завербовать даже вице- министров, членов Центрального Комитета большеви­ков! Всюду создавались диверсионные ячейки: в про­мышленности, на транспорте, в армии. Направляемое Берлином троцкистское подполье действительно могло полностью парализовать оборону в первый же день вой­ны. Секретов не существовало. Если вице-министр иност­ранных дел передает информацию потенциальному про­тивнику, то, как говорят в России, дальше ехать не­куда. Кто даст гарантию, что в Берлине не распола­гают дипломатическим шифром? Приходится считаться с тем, что немцы могут быть в курсе оборонных планов Чехословакии. Арестованные на квартире советского военного атташе шпионы показали, что он был связан с германской разведкой. Тогда этому не при­дали серьезного значения, посчитали за провокацию, но в свете московских разоблачений невольно приза­думаешься. Тем более что атташе отозван. К сожалению, не удалось установить, арестован он или еще нет. Павлу считает, что арест неизбежен. Но его информация край­не противоречива и ненадежна. Сообщение об аресте Тухачевского до сих пор не подтверждено. Тем более сомнительной представляется версия об участии в заго­воре военного министра Ворошилова. Французский по­сол в Москве Кулондр явно черпнул из сомни­тельного источника.

Крофта раскладывал перед собой телеграммы по чис­лам, словно карты в хитром пасьянсе. Не сходилось до головной боли. Последующее зачеркивало преды­дущее, а потом опять все возвращалось на круги своя.

Вообще посольство в Москве работает из рук вон пло­хо. Павлу не та фигура. Он определенно не в фаворе у кремлевского руководства. Нужно серьезно подумать о замене... Может быть, Фирлингер?.. Тьма вопросов и ни одного вполне определенного ответа. В стенограм­ме процесса, опубликованной в советских газетах, вы­пущено именно то самое место, где шеф партийной печати Радек упомянул Тухачевского. Было ли это на самом деле при закрытых дверях? Пусть в отделе печати посмотрят еще раз, строчку за строчкой, под увеличительным стеклом. И где Тухачевский? Положи­тельное упоминание будет означать одно: подозрения не подтвердились. Если бы так! Тем более Павлу счита­ет, что после процесса вероятность поворота Моск­вы в сторону Берлина сведена почти к нулю. Дай-то боже!..