Ботинки затопали вверх по лестнице, вскоре затихли, и я выдохнул. Оказалось, я по-прежнему стою на одной ноге, как цапля в болоте. Хороши дела. И поделиться ведь не с кем. Наверное, взять и тихонечко смыться — самое разумное. И молчать в тряпочку. Желательно всю жизнь. Но почему-то поступил я совсем не так, как подсказывало чутье. А все потому, что после суточного дежурства тело не всегда правильно воспринимает сигналы мозга. Я снова переобулся, скинул джинсовку, набросил халат, вышел из подвала и поднялся на второй этаж в реанимацию.

Они оба уже стояли в дверях палаты, огромные, мордатые, злые. Мазнули по мне небрежным взглядом и отвернулись. Я не стоил их внимания.

— Значит, так. Я сейчас звонил дежурному прокурору города и доложил ситуацию. Вашей липовой бумажкой можете подтереться. Прямо в том туалете, куда я вас вчера пустил. Никакого поста у постели больного никто вам устраивать не даст. Только на основании постановления прокуратуры и с номером уголовного дела!

Они оба уставились на меня. Один широкий, коренастый, морда в оспинах. Второй высокий, сутулый, горбоносый. Им наверняка хотелось меня кончить прямо здесь. Но рядом со мной стояла дежурный реаниматолог Маринка Веркина и обе сестры, Юля с Дашей. Свидетели. Которые никому не нужны.

— За дверь отделения не проходить, накинуть белые халаты, на ноги бахилы, — продолжал я, не позволяя им очухаться. — Курить только на улице, с персоналом не пререкаться. Вот официальная телефонограмма!

И помахал у них перед носом исписанным бланком. Коренастый сморгнул.

— Юля, будь добра, найди им какие-нибудь халаты и бахилы добудь в операционной, самый большой размер, — попросил я одну из сестер. — И два стула за дверь выставь, пусть там сидят, и за порог их не пускать!

Главное — не дать им опомниться.

— Марина Викторовна, будьте добры, пройдем к больному, — давая им понять, что разговор окончен, обратился я к реаниматологу. — Распишем дальнейшую терапию.

Заходя в палату, я оглянулся. Они медленно, неохотно уходили за дверь отделения. От них за километр несло ненавистью. Один коренастый, широкий, второй длинный, корявый. Какая-то знакомая картинка. Гицели!

Садисты, живодеры. Ну конечно, как же без них.

Обеденная волна на Аллее Жизни шла на спад. Насытившийся народ разбредался из общепитовских точек по своим делам. Студенты спешили на лекции и семинары, сотрудники клиник и кафедр — продолжать трудовую вахту. Тут, в сердце медицинского городка, случайных людей почти не было.

Вот и мы, студенты медучилища, хоть здесь и без году неделя, делаем вид, что тоже не чужие. И чтобы сойти за совсем уж своих, демонстрируем по-особому развинченную походку, халаты нараспашку, на всем пути из столовой лениво покуриваем и громко обсуждаем, как оно лучше — после последней пары репетицию устроить или сразу по домам?

Мы уже заворачивали во двор, как тут мимо проехал раздолбанный грузовик и метров через двадцать, заскрежетав сцеплением, остановился. Грузовик как грузовик, он был похож на обычный хлебный фургон, раскрашен в такой же серо-синий цвет, только без надписи на борту. Но что-то особенное происходило там, в кузове. Сам не знаю почему, но от странных звуков, доносившихся оттуда, сразу зашевелилось какое-то неприятное чувство.

— Вот суки, — сказал очкарик по кличке Горшок, — опять привезли!

— А чего привезли-то? — Я был человеком новым, с первого сентября еще всего ничего прошло. — Куда привезли?

— Чего-чего, собак в виварий привезли! — зло ответил Вовка Антошин. — Для опытов!

Во дворе напротив училища находился виварий, где во имя науки кромсали несчастных зверей.

Из кабины вылезли два каких-то неопрятных мужика. Водитель был плотный, коренастый, его напарник — высокий, чуть сутуловатый. Гицели. На Украине так называют живодеров. Сутулый выплюнул окурок и двинулся вперед, а водитель, немного отстав, вяло попинал передний баллон. Затем они оба скрылись за дверью вивария с какими-то бумажками.

Мы поравнялись с фургоном. Внутри раздавался визг, вой и скулеж разнообразных оттенков и тембров. Какая-то невидимая нами псина царапала когтями дверь.

Они поняли, куда их доставили и что им предстоит.

— А замка-то нет! — ткнул пальцем Горшок. — Глядите!

В качестве запора на двери фургона была обыкновенная щеколда. Мы переглянулись и подумали об одном и том же.

— А ну, навались!

Нужно было торопиться, пока эти не вернулись. Я откинул щеколду, а Горшок с Вовкой потянули за тяжелые створки, широко распахнув несмазанную дверь. Оттуда сразу пахнуло смрадом и несчастьем.

Ослепленные светом, собаки отпрянули, сбившись к дальней стене, не думая убегать, видимо принимая нас за своих мучителей.

Тогда мы попятились от машины на несколько метров, делая призывные жесты, подзывая их свистом. Но они все равно нам не верили и продолжали жаться в углу. А время шло.

Наконец самая смелая и смекалистая дворняга, кося на нас глазом, подошла к бортику, постояла там секунду и, спрыгнув на землю, метнулась сквозь кусты на аллею мимо заброшенного корпуса сан-гига. Вдохновленные примером, остальные собаки пестрым лохматым водопадом посыпались из недр грузовика и в хорошем темпе стали удирать в сторону клиники акушерства. Их веселый лай с каждой секундой удалялся. Всё. Уже не догнать.